детства и юности, о близости притонов предместья, о ее общении с уличными негодяями.
Вы, наверное, хотите знать, чем кончилась эта сцена и каково было объяснение?
Она нагло отрицала все, а я, презренный и слабый человек, сделал вид, будто поверил ее клятвам, и на уничтожающие шутки окружающих ответил улыбкой. О, эта улыбка! Она дорого стоила мне. Мне пришлось напрячь все силы, чтобы выдавить ее на своем лице.
Вы не поверите, если я расскажу вам, что произошло дальше.
Покидая балаган, откуда нас выгнала измена Розиты, я сам предложил Бетине — да, да, шуту Бетине — отправиться вместе с нами.
Жалкий хвастун! Я хотел доказать этим, что не верю «кле-. вете». А может быть, я немного побаивался, что без него Розита не согласится уйти со мной.
Отчасти тут говорил и мой эгоизм. Я испортил свою жизнь и непременно желал, чтобы ядро, к которому я сам приковал свою цепь, ушло вместе со мной.
Так или иначе, но все произошло именно так, как я сказал, и когда мы выходили из балагана, Бетине вел под руку Розиту.
Должно быть, я совсем обезумел — совсем обезумел, или поступил, как презренный трус?..
Так пусть же тот, кто никогда не безумствовал и не унижался ради женщины, первый бросит в меня камень!
С этими словами великан поднял голову; его горящий взгляд точно бросал вызов невидимому врагу.
— Не стану докучать вам рассказом о моих треволнениях. Из них состоит вся жизнь; вздохи не кормят, а горе сушит.
Надо было зарабатывать на хлеб.
По роковой случайности, в той деревушке, где жили Поваренок с сестрой, прошла эпидемия холеры и унесла обоих.
Необходимо было забрать Виолетту, и однажды утром малютка появилась в нашей жалкой харчевне.
Все говорили, что она похожа на меня; Бетине постоянно отпускал шуточки на сей счет, но он возненавидел ее за это сходство, и Розита не смела поцеловать ребенка в его присутствии.
Благодарение богу, девочка прожила недолго, но — увы! — ее смерть оказалась жестокой драмой.
Мы отправились искать работу на соседнюю ярмарку, но все амплуа были уже заняты, в частности мое.
Здесь пользовался успехом великан, который был на семь дюймов выше меня ростом, а это значило больше, чем любой Диплом, и совершенно затмевало звание бакалавра. Как?то Утром он спустился в деревянных башмаках со своих гор, и не успел его длинный остов вытянуться перед занавесом, как выручка поднялась.
Розита и Бетине могли бы получить ангажемент, но тогда нам пришлось бы расстаться, а этого не хотел никто из нас — ни Ьетине, который был слишком ленив, ни Розита, хотевшая того же, чего хотел он, ни я, готовый на все, лишь бы не разлучаться с ними.
К счастью, на краю ярмарочной площади оказался зверинец, где совсем недавно был страшно изуродован укротитель.
Нам — Розите и мне — предложили заменить этого укротителя, при условии, что мы будем вместе входить в клетки.
Вас, видимо, удивляет, что нам ни с того ни с сего сделали подобное предложение и что мы решились принять его?
— Ну, вы — это еще понятно, но Розита…
— О, Розита ни минуты не колебалась. Можно было подумать, что ей, негоднице, даже приятно было подвергаться опасности со мной рядом, — ведь на следующий же день после моего постыдного открытия, убедившись в том, что я не поверил ни одному слову ее дерзкой лжи, она принялась с особенным удовольствием растравлять преступной грацией и дразнящими ласками жестокую рану, которую сама нанесла мне.
В иные минуты я мог бы поклясться, что она все еще меня любит!
Итак, мы приняли кровавое наследство укротителя и начали обучаться его ремеслу.
Как печальна участь диких зверей, попавших во Францию!
Задумчивые и вялые, они лежат, вытянувшись, на пыльном полу.
Их поймали в пустыне, где пески жгучи.
Они свободно бродили там под открытым небом, встречали утром восход солнца, днем охотились, а вечером возвращались, сытые, в свое логово, и их рычанье терялось в необъятном просторе.
Здесь они сидят в трехметровой клетке, побежденные, порабощенные, покорные! Там они рычали — здесь зевают, там они рвали живое мясо и пили дымящуюся кровь — здесь их корм ограничен, да и этот жалкий корм они еще должны заработать.
Им невольно приходится нарушать свое презрительное молчание или тихий сон.
— Смирно, д’Артаньян! Умри! Эй, хищники, молчать!
Львы, тигры, пантеры, леопарды, волки, гиены! Белый медведь, этот выброшенный кораблекрушением северянин, который переплывал на льдине моря и ревел, вторя ветру, теперь, точно верблюд, вытягивает шею по направлению к водоему, мерно качает головой, словно безумный, и его монотонные жалобные крики раздаются из?за прутьев решетки. Слышите вы их?
Каким же образом, спросите вы, приступили мы к этому делу?
Неужели нам, новичкам в этом гареме с самыми смешанными запахами, предстояло проникнуть в тайну, узнать секреты? Впрочем, какие там секреты!
Ласки, обессиливающие зверей, запахи, служащие защитой, раскаленный добела прут Морока — все это выдумки, легенды!
— В чем же объяснение?
— В законном торжестве мужества над грубой силой, терпения— над яростью, человека — над зверем. Бывает, что узники возмущаются, скалят зубы, ощетиниваются. Поднимите палку и ударьте — ударьте сильно, наотмашь. Если они не согнут спину, переломайте им кости.
Большинство покоряется и поддается воспитанию, как собаки или дети: немного ласки, немного шлепков, побольше сахара — и дело в шляпе.
Если зверь с норовом и уже не молод, он требует больше времени и осторожности. Мы знали это.
В течение трех недель мы неустанно бродили перед клетками, останавливаясь перед каждой, разглядывая ее обитателя, выкрикивая его имя, стараясь приучить его к себе, а потом и внушить любовь. Если бы кто?нибудь предсказал мне это, когда я был учителем в седьмом классе! Правда, во время поездок нам уже приходилось видеть зверинцы, случалось просовывать руку в клетки гиен и львов. Пример сторожей, обращавшихся с хищными зверями, как псари обращаются с собаками, ободрял нас. Кстати, их «хищность» — это предрассудок. Я наблюдал из своего окна, как жены укротителей спокойно вязали чулок, сидя у себя в комнате, а львята подле них играли с добродушными медвежатами. Всего опаснее бывала пантера.
— Однако сердце сильно билось у меня в тот день, когда я впервые вошел в клетку, и вы понимаете меня.
Я решил, что сначала рискну сам и позволю войти Розите лишь в том случае, если благополучно выберусь оттуда.
Для первого опыта я выбрал льва, того самого, который наполовину сожрал своего хозяина. Такова уж моя натура — самому бросаться навстречу опасности: быть может, это своего рода трусость, желание покончить сразу — умереть или победить.
Итак, я вошел.
За полуоткрытой дверью стояла вооруженная вилами Розита; перед клеткой, с железной палкой в руках, ждал Бетине, для которого я зарабатывал хлеб.
Лев не шевельнулся; он только поднял на меня свои грустные глаза и снова задремал. При виде этого колосса, которого я должен был потревожить, меня охватил страх, и — кто знает, — если бы здесь не было
