Розиты, если бы Бетине не был ее любовником, пожалуй, я вышел бы из клетки, чтобы никогда туда не возвращаться. Но при ней, при нем мне хотелось бы быть храбрым. Да ведь и ей предстояло войти в клетку вместе со Мной! Надо было покорить зверя.
Я шагнул вперед, схватил льва за оба уха и, приподняв его громадную голову, встряхнул ее. Он испустил глухое рычанье и попробовал было вырваться из моих рук, но я держал крепко. Стоило ему сделать малейшее усилие, повернуть шею, и он распластал бы меня на прутьях решетки. Он не сделал этого усилия. Я отпустил его и стал ждать. Он уныло повернулся и улегся в позе сфинкса. Я заставил его подняться и сделать несколько шагов вокруг меня. Он повиновался.
Чтобы пожелать человеческой крови, ему, этому низвержен- ному царю, нужны были солнце Африки и ветер пустыни.
Я посмотрел на него почти с жалостью и уже без всякого колебания знаком предложил Розите войти.
Она вошла и закрыла за собой дверь.
— Он сожрет нас обоих, Великан, — тихо сказала она, подавая мне руку, ту самую руку, которая — я видел это — только сегодня утром горячо ласкала в укромном углу голову Бетине.
Однако вместо того чтобы броситься на нас, лев обнюхал Розиту и потерся гривой об ее юбку. Люди, стоявшие у клетки, опустили вилы; знакомство состоялось.
Выйдя из клетки льва, мы пошли по клеткам тигра, гиен, медведя, волков.
Три недели спустя был объявлен наш дебют под таким названием: «Христианские мученики».
Она была одета римской девственницей, я — Полиевктом[12] времен упадка, и мы изображали христиан, брошенных на съедение диким зверям. Я написал соответствующий текст, и его выкрикивал перед клетками Бетине, который был одет палачом, — горькая ирония! Мы принимали позы мучеников: опускали головы под морду тигра, вкладывали руки в пасть льва.
Наши костюмы сверкали при свете газа, мой гигантский рост придавал мне вид грозного героя. Розита, в светлом трико, опьяненная опасностью, трепещущая, походила на святую Терезу, умирающую в экстазе.
Зрители следили за нами затаив дыхание, вытянув шею. с пересохшим горлом, временами испуская вздохи ужаса; некоторые шептали:
— Как она прекрасна!
А я, словно и вправду желая вырвать у хищных зверей их добычу, обнимал ее обнаженными руками, и бывали минуты, когда мне хотелось задушить ее, — те минуты, когда, изнемогая и вся дрожа, она забывала о великане, забывала о львах и искала своими голубыми глазами Бетине, стоявшего перед клеткой, клоуна — палача Бетине, чтобы улыбнуться ему!
— Нам щедро платили, и мы имели огромный успех.
Но вот искалеченный укротитель вздумал продать свой зверинец. Мы опять остались бы на улице, без всяких сбережений — с Бетине было невозможно их сделать, — если бы хозяин-, в сущности добрый человек, не выделил для нас двух клеток и не уступил их нам, предоставив рассрочку для уплаты.
Мы взяли их и стали пытаться зарабатывать на жизнь. Но нет, нищета возвратилась.
Мы водворились на несколько недель в маленьком южном городке, надеясь поправить там свои дела и, быть может, пополнить наш зверинец еще одним тигром или медведем.
Ничего не вышло, и не прошло месяца, как мы всем задолжали — ив гостинице и мяснику. В один прекрасный день он заявил, что не будет отпускать нам корм для зверей до тех пор, пока мы не расплатимся с ним.
Что было делать?
Это случилось в праздник; мы еще прежде объявили, что в этот вечер войдем в клетки, а звери ничего не ели. За решетками слышалась страшная возня, звери рычали, глаза их налились кровью, в брюхе было пусто.
Я выкрикивал отчаянные проклятья. Даже Бетине немного приуныл. Розита плакала, держа на руках Виолетту; бедная малютка грызла последний кусочек черного хлеба.
В цирках мне случалось видеть, что в конюшне не хватало соломы или овса в яслях… Но лошади могут ждать. В зверинцах не ждут. Между тем час представления приближался.
Войдем мы или нет? Нас ждала верная смерть.
Розита снова побежала к мяснику — ведь вся наша жизнь раскачивалась сейчас на крюках его лавки. Она вернулась в полном отчаянии.
Тогда я выхватил Виолетту из ее рук, побежал сам к торговцу мясом и показал ему бедную малютку, с трудом кусавшую черствый хлеб.
— Послушайте, — вскричал я, — вам будет уплачено сполна! Сейчас я объявлю по всему городу, что вечером войду в клетку льва и буду щипцами раздражать ему ноздри до тех пор, пока он не зарычит и не разъярится. И со мной будет моя дочь! Так угодно ли вам, чтобы перед этим лев поел?
— Лев поел, а вечером пришла толпа, гнусная толпа, которая жаждала жуткого зрелища и потребовала, чтобы, как ей было обещано, отец и дочь вместе вошли в клетку.
Я впервые ощущал страх, а животное казалось разъяренным.
Пришлось подчиниться! Крики публики, страх перед мясником, необходимость заработать на кусок хлеба толкнули меня в коридорчик, откуда был выход в клетку, и я вошел с Виолеттой На руках.
Лев хорошо знал ее, и еще сегодня утром она несколько раз запускала ручонки в его гриву.
Но вынужденный пост в течение целого дня разозлил кровожадного обитателя клетки, и, когда я вошел, он глухо зарычал.
Затем, не дожидаясь, чтобы заговорил мой хлыст, он встал на дыбы, положил обе передние лапы мне на грудь и застыл в этой позе, глядя мне в глаза.
Голова зверя показалась мне огромной. Его жгучее дыхание пахнуло мне в лицо.
Я задрожал. Лев почувствовал это.
Спокойно, беззвучно он снова опустился на четыре лапы.
Я хотел выйти, но он встал между мной и дверью.
Тогда, собрав всю свою волю и поставив на карту все, одной рукой я прижал к себе плачущую Виолетту, а другой хлестнул хищного зверя бичом по морде.
Боль исторгла у него такое дикое рычанье, что зрители похолодели от ужаса.
— Выходите! — крикнуло несколько голосов сразу.
А зачем вы заставили меня войти сюда, убийцы?
Мне удалось все же пройти мимо льва и приподнять дверь, но для этого я вынужден был отвернуться от врага и на один миг оторвать взгляд от его глаз.
Я услышал прыжок, обернулся… Убийство совершилось.
Личико нашей бедной малютки было сплошной кровавой раной, и глазки висели, вырванные львиными когтями.
Одним ударом он разодрал ей лицо и лапой заглушил крик. Увидев эту обезображенную головку, толпа испустила вопль ужаса: у ребенка не осталось даже рта, чтобы кричать.
Лев отошел в угол и лег. Теперь я имел возможность выйти из клетки.
Виолетта прожила еще некоторое время, но это была уже не она: то, что осталось от ее лица, было страшно. Ее можно было бы показывать за деньги, как монстра.
Розита жестоко страдала, и в течение нескольких недель я не видел, чтобы Бетине прокрадывался в конуру, служившую альковом.
Лукавый, до гнусности хитрый, он сумел стушеваться перед лицом несчастья. Думаю даже, что он сумел выдавить крокодиловы слезы, чтобы проявить сочувствие к материнскому горю.
А что сделал я? Совершил безумство.
Я убил этого льва в рукопашной схватке.
Он был найден мертвым в своей клетке, а я лежал там же, залитый собственной кровью, зарывшись лицом в его раны.
Великан расстегнул жилет и показал мне грудь, искалеченную, искромсанную, покрытую страшными рубцами.
