всего родине он должен пожертвовать свою жизнь. Он знал также, что, если нужно, он пожертвует для нее собственным счастьем.
Он быстрее погнал лодку к румынскому берегу. Ладко деятельно занялся выполнением поручения.
Он вышел на связь с посланцами русского царя, одни из них оставались на русской границе, а другие пробрались инкогнито в Будапешт или Вену. Вскоре несколько шаланд, благодаря общим заботам нагруженных оружием, спустились по течению Дуная.
Сергей часто получал от Натчи письма, посылаемые на его вымышленное имя и передаваемые на румынскую территорию под покровом ночи. Вести, сначала добрые, постепенно стали очень беспокойными. Натча, правда, не называла имени Стриги. Казалось, она даже не знала, что бандит возвратился в Болгарию, и Ладко начал сомневаться, обоснованны ли его страхи. Но вскоре сделалось очевидным, что Стрига донес на соперника турецким властям: полиция ворвалась в его жилище и произвела обыск, впрочем, безрезультатный. Значит, Сергей не должен был спешить с возвращением в Болгарию: это оказалось бы подлинным самоубийством. Его роль знали, его выслеживали день и ночь, и стоило показаться в городе, как немедленно арестовали бы. Арест у турок означал казнь, и Ладко вынужден был отказаться от возвращения на родину до того времени, когда широко разгорится восстание и не будет опасений навлечь самые худшие несчастья на себя и на жену, которую пока не беспокоили.
Этот момент не замедлил наступить. Болгария поднялась в мае. По мнению лоцмана — слишком преждевременно.
Но как бы ни рассуждал Сергей, он должен был спешить на помощь своей стране. Поезд доставил его в Сомбор, последний венгерский город на железной дороге, наиболее близкий к Дунаю. Там он сядет на судно, и ему только останется отдаться на волю течения.
Известия, полученные в Сомборе, заставили его прервать путешествие: опасения оказались верны, даже чересчур: болгарская революция была раздавлена в зародыше. Турки уже сосредоточили многочисленные войска в обширном треугольнике, вершинами которого были Рущук, Видин и София, и их железная рука тяжко легла на несчастную Болгарию.
Ладко вынужден был вернуться назад и ждать лучших дней в маленьком городке, где он устроился на жительство.
Письма Натчи, полученные вскоре, подтвердили невозможность иного решения. За его домом следили усердней, чем когда-либо, и Натча оказалась настоящей пленницей.
Ладко изнывал от нетерпения в своем бездействии; пересылка оружия сделалась невозможной после неудачи восстания и сосредоточения турецких отрядов на берегу реки. Но это ожидание, тягостное само по себе, сделалось для него совершенно невыносимым, когда в конце июня он перестал получать известия от своей Натчи.
Он не знал, что и подумать, и беспокойство сменилось мучительной тоской по мере того, как двигалось время. Действительно, он вправе был опасаться всего. Первого июля Сербия официально объявила войну султану, и с тех пор дунайскую область наводнили войска, постоянные передвижения которых сопровождались самыми ужасными насилиями. Оказалась ли Натча в числе жертв этой смуты, или, быть может, турецкие власти заключили ее в тюрьму как заложницу или как предполагаемую сообщницу своего мужа?
После месяца томительного молчания он не мог больше терпеть и решил пренебречь всеми опасностями и проникнуть в Болгарию.
Но в интересах и общего дела, и Натчи ему следовало действовать благоразумно. Бессмысленно рисковать попасть в руки турецких часовых, если его возвращение не принесет пользы, если он не сумеет проникнуть в Рущук и относительно свободно обитать там, невзирая на то, что его подозревают. Нужно действовать умно, смотря по обстоятельствам. В худшем случае, если придется быстро возвратиться за границу, он, по крайней мере, хоть накоротке повидает жену.
Несколько дней Сергей Ладко искал решения трудной задачи. Наконец показалось, что он его нашел, и, не доверяясь никому, немедленно принялся за выполнение задуманного им плана.
Удастся ли этот план? Это покажет будущее. Следовало, во всяком случае, попытать судьбу, и вот почему утром 28 июля 1876 года ближайшие соседи лоцмана, из которых никто не знал его настоящего имени, увидели наглухо закрытым маленький домик, где он одиноко проживал в последние месяцы.
Каков был план Ладко, каким опасностям он шел навстречу, пытаясь его осуществить, каким образом события в Болгарии, и в частности в Рущуке, оказались связанными с соревнованием удильщиков в Зигмарингене, читатель узнает при дальнейшем чтении этого ничуть не вымышленного рассказа.
Глава V
КАРЛ ДРАГОШ
Господин Иегер положил расписку в карман и начал устраиваться. Получив разрешение расположиться на сундуке-кушетке, он с чемоданом протиснулся в каюту. Десять минут спустя он вышел, преобразившись с головы до ног. Одетый как настоящий рыбак — грубая куртка, высокие сапоги, шапка из меха выдры, — он казался копией Илиа Бруша.
Господин Иегер немного удивился, обнаружив, что за время его краткого отсутствия хозяин покинул баржу. Верный взятому на себя обязательству, гость не позволил себе ни одного вопроса, когда владелец судна вернулся через полчаса. Но и без хлопот со своей стороны он узнал, что Илиа Бруш счел долгом послать несколько писем в газеты, чтобы объявить о своем прибытии в Ратисбон на следующий день и в Нейштадт послезавтра вечером. Теперь, когда в игру вмешались интересы господина Иегера, столь выгодные рыболову-лауреату, не следовало пренебрегать публичными встречами. Илиа Бруш даже выразил сожаление, что не сможет остановиться в городах, которые минует до Нейштадта, а именно в Нейбурге и Ингольштадте, довольно значительных пунктах. Эти остановки не входили в его план, и он принужден отказаться.
Господин Иегер казался восхищенным заботой о его выгоде и не досадовал вслух на то, что им не придется остановиться в Нейбурге и Ингольштадте. Напротив, он одобрил своего хозяина и еще раз заявил, что ничуть не желает стеснять его свободу, как они условились.
Два компаньона поужинали, сидя лицом к лицу на скамейках. Господин Иегер достал все из того же неистощимого чемодана великолепный окорок, и это произведение города Майнца было по достоинству оценено Илиа Брушем, он начал признавать, что гость — добрый малый.
Ночь прошла без приключений. Перед восходом солнца Илиа Бруш поднял якорь, не смущая глубокого сна своего приятного пассажира.
Скорость течения, уже очень замедлившегося, едва достигала одного лье в час. Баржи всевозможных размеров, иногда тяжелые, нагруженные до предела, спускались по течению, помогая себе широкими парусами. Погода обещала быть прекрасной, без дождя.
Оказавшись посреди потока, Илиа Бруш принялся действовать веслом, ускоряя ход суденышка. Несколько часов спустя господин Иегер, проснувшись, нашел его за этим занятием, чему рыболов предавался до вечера, кроме короткого перерыва для завтрака. Пассажир не сделал никакого замечания и если удивлялся такой поспешности, то делал это про себя.
Мало слов было сказано в течение дня. Илиа Бруш энергично греб. А господин Иегер наблюдал за судами, бороздившими Дунай, с таким вниманием, которое, конечно, удивило бы его хозяина, если бы тот был менее поглощен своим занятием; иногда же Иегер пробегал взглядом по обоим берегам Дуная. Они здесь значительно понизились. Река расширилась за счет окрестностей. Левый берег, наполовину затопленный, уже нельзя было ясно различить, по правому же берегу, искусственно поднятому для
