же богемная бороденка, прозрачные глаза, длинные пальцы. Одет в рванину, но не без некоторого щегольства, граничащего с эпатажем: этакий Диоген в бочке. Облик как будто законсервирован — таких ученых изображали в советском кино, когда эта профессия считалась модной и романтичной. Говорит мягко, грамотно (даже слишком — звучит ненатурально, как будто по писаному). Обещанные парадоксы присутствуют, но я уже слышала их в Ленкином пересказе. Говоря, он обращается ко мне, расспрашивает о чем-то, причем задает вопросы, на которые при первой встрече отвечать как-то не принято. Я чувствую, что Ленка обижена невниманием. Мне кажется, он просто прощупывает почву: пытается понять, кто я, чем занимаюсь и что с меня можно взять. На вопрос о занятиях я давно и всем отвечаю одно и то же (обычно это снимает дальнейший интерес):
— Я работаю с вечными ценностями. Ленкин друг оживляется:
— Надо же! Я тоже. А с какими именно?
— Золото, бриллианты.
Он обескуражен. Эта область явно не в его компетенции. Но пытается продолжить беседу.
— Мне нравится изумруд. Мне кажется, это самый красивый камень. А у вас есть изумруды?
— Есть.
— Дорогие?
Читать лекцию о ценообразовании на изумруды мне кажется неуместным. К тому же я легко отличаю праздный интерес от реального. Он все никак не угомонится:
— Я вот часто бываю в Германии, там изумруды встречаются редко.
Решаю сменить тему:
— Хотелось бы сделать нашу беседу общей.
Он понимает намек. Приносит еще кофе (надо сказать, хороший). Начинает что-то рассказывать. Слушать его, пожалуй, интересно. Беседой это, правда, не назовешь. Мы прослушали небольшое, минут на сорок, выступление на тему современного положения науки (той самой вечной ценности, которой занимается он). Оно (положение) плачевно. Денег не платят, в пробирки наливать нечего, все уехали. От ученых требуют прикладных результатов. Я как будто газету почитала. «Московские новости» пятилетней давности.
Мы уходим. Ленка молчит. Она ждет, что я что-то скажу. Мне кажется, встреча прошла не совсем так, как ей хотелось. Она всегда была крайне щедра на друзей: если ей попадался интересный человек, она была готова поделиться этой радостью с друзьями. Никогда никого не прятала (я вспоминаю Ирину времен нашей молодости: вот уж где были тайны Мадридского двора!). Думаю, впервые в жизни она пожалела о том, что познакомила меня со своим гением. Я осторожно говорю:
— Он, конечно, очень образованный человек. И довольно обаятельный. Наверно, хороший лектор — студенты должны его любить. Но он мне не понравился. Главным образом, по тому, как он относится к тебе. Мне кажется, он никого не способен любить, кроме самого себя. Поэтому ты всегда будешь наталкиваться на стену — его эгоизм ты не победишь.
— Ты давно стала такая умная?
Я вижу, что Ленка ожесточена. Мои аргументы сейчас не способны ее пронять: они падают на камень. Тем не менее я продолжаю:
— Я говорю это лишь потому, что люблю тебя. Ты самый близкий мне человек. Я не хочу, чтобы тебе было больно — ни сейчас, ни потом.
Всю обратную дорогу в автобусе мы молчим. Я жалею, что высказалась. В конце концов, что такое любовь, как не обольщение? Я боюсь потерять подругу, которая сейчас меня не способна слушать. И что у меня за дурацкая манера — лезть со своим мнением? Почему бы не дать людям возможность сделать свои ошибки, набить шишки и успокоиться? Тем более что амплуа резонера даже в театре всегда самое невыигрышное. Эту роль дают тем, кто все еще хочет влиять на события, но уже сам не является их участником.
Но главное, почему мне стоило бы помолчать, — это моя собственная ситуация с Виктором. В сущности, она ничем не отличается от Ленкиной — с той лишь разницей, что Иван Иваныч здесь, рядом, холост и вполне доступен. Я же настроила себе замков на песке, придумала историю, которая скорее всего существует только в моей голове. Мой прекрасный принц даже думать, наверно, забыл обо мне. Улетел в свою Америку, к жене и детям. Или к кому-то еще, не знаю.
10 апреля, понедельник
Я проснулась с неясным ощущением, что сегодня должно произойти что-то важное. Ощущение, правда, не подсказало мне, будет это важное хорошим или плохим. Я представила себе, как было бы хорошо, если бы жизнь четко расставляла знаки — вроде дорожных: здесь зеленый свет, там карают за превышение скорости, а сюда нельзя ни в коем случае — тупик. Помню, в молодости после очередного неудачного романа я решила: не буду больше наступать на те же грабли. Буду учиться на своих ошибках. Если мне что-то не удалось, надо очертить в уме такую комнатку, на двери которой висит табличка: «Вход воспрещен». И каждый раз, приближаясь к этой двери, помнить о запрете.
Кажется, в тот момент я действительно верила, что такое возможно. Совсем забыла сказку о Синей Бороде: именно запретная комната, где сложены наши неудачи, комплексы, слабости, манит больше всего. Настолько, что иногда не просто мчишься в заветную комнату, а ломишься в нее снова и снова.
Сколько раз я говорила себе: есть тип мужчин, которых я должна избегать. Просто из чувства самосохранения, поскольку именно им я не могу быть интересна. Беда в том, что именно такие мужчины мне нравятся: уверенные в себе, обаятельные, талантливые, разговорчивые, яркие. А значит, скорее всего законченные эгоисты. Я сразу выбираю их в толпе и иду к ним слепо, как рыба на нерест. А положительных, сильных, молчаливых (вроде Василия) не замечаю.
Вот, например, Виктор. Не понимаю, чего я так раскисла после трех встреч и двух ужинов? Думаю о нем постоянно, хотя совершенно ясно, что не только будущего, но даже никакого настоящего у наших отношений нет.
На этой оптимистической ноте в моем кармане начинает мурлыкать телефон. Этот звук я записала для sms-сообщений: поднесла микрофон к Василию Федоровичу, когда он находился в редком для него хорошем расположении духа, выражающемся в теплом утробном урчании. Меня мурлычущий телефон всегда радует: что бы ни было написано в сообщении, я заранее настраиваюсь на приятное.
На экране написано: «Spasibo za Basel. Nadeyus na skoruyu vstrechu!»
Виктор. Значит, у него есть мой телефон. Наверно, у Льва Сергеича узнал. Пока я гадаю, как бы половчее ему ввернуть мой номер, он уже давно его знает. И молчит при этом. Значит, не очень хочет общаться. Будет теперь цедить послания, как лекарство из пипетки. А я сиди мучайся.
Впрочем, мои мысли на этот счет вовсе не столь горьки, сколь я пытаюсь изобразить по привычке. Я очень рада даже этим нескольким каплям. Конечно, это может выглядеть как простая вежливость с его стороны. Но он все-таки приложил усилия, узнал мой телефон, написал две строчки. Я знаю, что для многих мужчин даже это является непосильным трудом. Хотя знаю и другое (правда, лишь в теории — сама никогда в такой ситуации не была): если мужчина действительно заинтересован в женщине, он звонит много и часто. Сколько ему надо, столько и звонит.
Я решаюсь ответить: «I Warn spasibo. Mne bylo ochen' interesno».
Ответа нет. Видимо, запас вежливости на сегодня исчерпан. Я вздыхаю и отправляюсь на работу.
Там вовсю идет перестройка. Ирина приезжает к нам с утра, во все сует нос, читает все инвентарные записи, слушает телефонные разговоры. Если кто-то заходит, бросается к нему раньше продавцов с невразумительным вопросом: «Вам что-нибудь нужно?» Чуть ли не под руку насильно ведет к прилавку. Посетители вздрагивают и испуганно жмутся к выходу. Часа через два, поняв, что ее тактика не приносит результата, она цепляется к нам.
— Чего вы стоите, как истуканы? Я, что ли, должна за вас работать?
Я не выдерживаю:
