Закрыть глаза и не видеть — можно. Но не слышать нельзя… Возле Кароева двое трещали что-то о своих делах, и этот разговор врывался пошло и грубо в его настроение. Подошел сзади знакомый шофер. Поздоровался.
— Отчего не зовете никогда? Я слышал, у вас недавно здоровый выпивон был!..
— Ну…
Настроение сошло. Спустился на землю. Обвел рассеянным взглядом находившихся в церкви. В среднем проходе увидел вдруг проталкивающегося вперед брата. Брат почтительно, но с достоинством склонился перед пожилым сановного вида человеком; тот повернулся, взял подошедшего за талью и с приветливой улыбкой что-то говорил ему.
Шофер, толкнув Кароева, указал глазами на разговаривавших.
— Видите — бритый этот — не то англичанин, не то американец… Везу их на прием… Прощайте, выходят уже. Так позовете?!
Возвращаясь домой, Кароевы встретили на улице одноногого инвалида. Он шел с озабоченным видом и был совершению трезв. Кароев не мог скрыть своего изумления:
— Чудеса!
— Ты что это, насчет градусов? Целую неделю ни маковой росинки! Занят по горло важным и ответственным делом. Рассказал бы тебе, друг, но… есть такие вещи, о которых, не говорят отцу родному. Скоро услышишь… Тороплюсь.
«Есть такие вещи»… Кароев вспоминал, от кого он слышал недавно точь-в-точь такую же фразу…
Последнюю неделю старший брат не заходил к Кароевым ни разу. Это очень смущало их — не случилось ли чего-нибудь? В таком деле все возможно… Брат предупреждал — без крайней надобности не ходить к нему в гостиницу… Поэтому Кароев решил съездить после ужина к полковнику Стебелю — быть может, он что-либо знает… Дома не застал. Соседи-французы сказали ему, что русский мосье недели две тому назад уехал — кажется в Прагу, и до сих пор не возвращался.
Кароев повернул к Трокадеро, вблизи которого остановился брат — так, на всякий случай… Подошел к гостинице. Многоэтажный дом с мраморной облицовкой нижнего этажа, с обширным вестибюлем, уставленным кадками с цветами. Через окно видна была контора и в ней швейцар, по важности похожий на министра.
Заходить не хотелось — брат будет недоволен, да притом же эта проклятая застенчивость: отвык; в порядочный hotel неловко стало заходить… Походил с четверть часа мимо гостиницы и не утерпел — зашел все-таки.
— Скажите, пожалуйста, дома господин Кароев? «Министр», не отрывая глаз от счетов, процедил:
— Не останавливался. — Как?
Кароев растерялся и покраснел. «Фу, какой скандал — ведь брат не так прописан. Подведешь еще, чего доброго»… Поправился:
— А господин Калниц?
— Уехал экстренно утром в Берлин.
Без сомнения, случилось что-либо серьезное. Уехал так поспешно, не зайдя проститься. Хоть бы написал несколько слов…
Возвращаясь домой, Кароев думал об их детстве, о старом кароевском доме. Брат был много старше его и пошел по другой дороге: до призыва он занимал уже видное место и имел имя в специальной литературе. Разница в летах и несомненное интеллектуальное превосходство старшего брата отозвались на их отношениях: никогда, с самых ранних лет, между ними не было настоящей близости.
Младший несколько завидовал старшему, но втайне гордился им и питал в нему большое уважение.
«Все-таки хоть бы черкнул словечко…»
У самого дома Кароев встретил знакомого офицера. Когда-то были дружны, но давно не виделись. Говорили про него, что он состоит в какой-то «боевой группе»… Во всяком случае, нигде не работает и ведет таинственный образ жизни. Поздоровались.
— А у меня к вам дело…
— Милости просим наверх.
— Я заходил уже на вашу квартиру. Там — гости, а мне надо бы поговорить с глазу на глаз. Зайдемте за угол, в брассери.
Они сели за столик, подальше от людей, и потребовали пива.
— Скажите, пожалуйста, у вас нет ли родственника или однофамильца, Сергея Кароева — за границей или в советской России?
Кароев насторожился.
— Нет. А почему вы спрашиваете?
— Объявился тут латыш один подозрительный. Мы понаблюдали за ним и раздобыли преинтересные сведения: во-первых, он не латыш, а русский — Сергей Кароев, а во-вторых…
Он порылся в своем портфеле.
— А во-вторых, нам удалось изъять из его чемоданчика две явки в сов. учреждения и этот вот предмет…
Он положил на стол фотографию: группа людей, одетых в форму ГПУ, в веселых непринужденных позах. Двое — в штатском. Один из них — с усами и тупой бородкой…
Кароев побледнел. Перехватило горло.
«Брат»…
Офицер не мог заметить, какое впечатление произвела фотография на его собеседника, потому что в тот же момент чья-то рука хлопнула его по плечу, и между ними просунулась пьяная голова инвалида.
— Здорово, молодцы!
Офицер брезгливо отодвинул руку инвалида и торопливо спрятал карточку в портфель. Процедил сквозь зубы:
— Черт знает что за амикошонство!..
И, прощаясь тотчас же с Кароевым, спросил:
— Никого не признали?
— Нет.
Инвалид схватил за руку Кароева и в пьяном волнении, заплетающимся языком говорил:
— Друг, наплюй мне в рожу — я подлец! Я н-негодяй! Все было готово — понимаешь? Н-на углу бульвара Ля-Тур-Мобур, когда будет возвращаться от этого от Бриана. Бац! А я с утра н-напился и н-не пошел. И р-револьвер пропил, и все…
… Н-но я н-не мог удержаться пон-нимаешь? Н-не мог! Та-кой удар — Николай Константинович н- наш!.. Ведь — как отец родной… Такой удар!..
Кароев опомнился.
— Какой удар? Ты о чем?
— Н-не знаешь?..
Он порылся в кармане и бросил на стол помятый номер газеты. Под рубрикой «Террор в советской России» напечатано было:
«Из Москвы сообщают:
При переходе советской границы был задержан подозрительный человек, оказавшийся белогвардейским полковником Стебелем. Расследование выяснило участие его в подготовлявшемся крупном противоправительственном выступлении на Украине. Постановлением коллегии ГПУ Стебель приговорен к высшей мере наказания. Приговор приведен в исполнение».
Кароеву показалось, что вокруг него зашумели заводские молоты, что пол качнулся, — он теряет равновесие и падает в пропасть. Схватился за стол, чтобы не упасть.
А ослабевший инвалид уныло тянул:
