Полоса сложилась в разноцветный яркий круг над нашими головами в черном небе, как будто по темной воде разлилась радужная пленка бензина, только ярче, чище, страшнее. Звук усилился, краски вспыхнули, круг опустился ниже. Вмиг отключились все камеры, как видео, так и фото.
А черная дыра в середине круга тянула, манила, звала. Вокруг нее были звезды. Внутри — ничего. Волны шли сквозь нас, играя и смеясь.
Круг вспыхнул и погас. Темнота сгустилась.
Два дня после этого у меня раскалывалась голова. Чуть позже, в Якутии, ученые объяснили мне, что в устье Лены мы наблюдали редчайшее явление — концентрическое северное сияние. И что на Земле его видело никак не больше тысячи человек. И что нам повезло… Но пока живы во мне тот далекий отсвет и дивный непонятный звон, похожий на горловое пение калмыцких шаманов, мне сложно поверить якутским ученым…
Все стрекотал и щелкал, и пел ядерный кузнечик в двух шагах от меня.
— Все. Десять минут, — сказали мне.
Я вышел. Шлюз. Душ. Полстакана.
— Шило будешь? — спросили ребята, — а надо…Ты ж теперь отсечник!
Мертвые с косами
Арктический берег представляет собой сплошную скалистую полосу. Пять тысяч верст — и никого. Только как в старом фильме «Неуловимые мстители»: «мертвые с косами стоят, и тишина…» Кресты брошенных кладбищ, обломки заборов и руины бараков. Кресты — на могилах моряков, зеков и охранников. Заборы и бараки — остатки самих лагерей. И выступающие местами из вечной мерзлоты, подмываемой океаном, гробы…
Порой в редких поселках, вставших на месте лагерей, появляются родственники погибших и забирают останки в родные места. Зачем? Ссыльные, что спят на скалистых берегах, давно примирились и с этими местами, и с судьбой…
— Они, однако, хорошо работали, — уважительно говорят о них местные, — придумали сейнерами корюшку ловить…
…Пошла шуга — какая-то каша из снега, льдинок и воды.
Нас догнал сухогруз, «морковка» по-здешнему (прозванный так из-за ярко-оранжевой полярной окраски бортов), на котором нам предстояло продолжить путь. «Арктика» не смогла бы в дальнейшем войти в бухту Тикси — та слишком мелка. «Морковка» же шла в Тикси за лесом, предназначавшимся для перевозки в Германию, и согласилась принять журналистскую группу на борт.
Нас провожали на баке все, кто был свободен от вахты. Я и не думал, что так сроднюсь с этими людьми… Впрочем, любая встреча в океане — событие, и, может, матросы пришли на бак просто от скуки?
— Прощайте, ребята! — Отсечники сунули нам флягу спирта тройной очистки. — Вам пригодится…
Мы обнялись.
— Живей, мать вашу за ногу! — орал в мегафон старпом с «морковки», а ну, живей!
Нас пересаживали в грузовой клетке. Мы взмыли в низкое, колючее небо. Ветер швырнул нам в лицо обрывки облаков, ошметки волн, огрызки льда. Очередной порыв — и клетка резко накренилась. Коричнево-зеленая бурлящая бездна угрожающе приблизилась, и мы, побросав рюкзаки, схватились за решетки. Через пару минут мы уже были на борту нового судна. Правда, норд-ост сорвал и унес в море мою лихую капитанскую кепочку с якорьком…
— Вот и дань, дешево отделались, — встретил нас на «морковке» старпом, — я, вообще-то, ставил, что вы свалитесь…
— На что спорили? — зло спросил его оператор, который, как боец автомат, так и не выпустил из рук камеру, чуть не угодив вместе с ней под борта. — На шило, — буднично ответил тот.
Я встречу «Арктику» спустя полгода на подходе к Дудинке. Они будут тянуть тот же рейс, так и не сойдя с тех пор ни разу на берег. Я отдам им кассету с фильмом о них, день в день с его выходом в эфир.
Мы пожмем руки через борта — на пятидесятиградусном морозе, на ветру.
У морских радистов принято в конце передачи ставить в знак прощания две группы цифр. «88» — «Я вас целую» — ставится редко. «73» — «До свидания» — чаще.
— Восемьдесят восемь, — крикну я им.
