Неутомимый лейтенант Габриньи, не удовольствовавшись пятнадцатью франками и чувствуя угрызения совести, последние четыре дня присылал Ван Гогу через посыльного, чернокожего с фиолетовым отливом зуава, абсент. Выбрав нужный кусок холста, Винсент снова уходил на пейзаж. Иногда он работал по двенадцать часов подряд и возвращался, еле волоча ноги, с двумя, а иногда и с четырьмя картинами. Каждый день он писал Тео. Картины, хлеб, абсент, Тео – вот исчерпывающий список того, чем жил Винсент. Еду, если ее не оказывалось дома, а чаще всего так и случалось, он находил по дороге к месту рождения нового полотна. Иногда он диву давался, сколько съедобного люди выбрасывают на помойку. Отварной картофель, зелень – ему вполне хватало этого. Однажды, найдя яйцо, он расколол его и отправил в рот. Яйцо оказалось тухлым. В тот день Винсент работать не мог, его рвало, поднялась температура. Вызвать доктора он не решился, ибо денег не было ни франка. Последние он отдал хозяину дома, который уже недвусмысленно высказывал вслух пожелания, больше похожие на ультиматум, что Ван Гог обязан платить и за кладовую в подвале, где хранит картины. Переборов последствия отравления и провалявшись на кровати трое суток, не увидев за это время рядом ни одного человеческого лица и ни разу не услышав стук в дверь, Винсент, уже чувствуя себя лучше, лежал и беззвучно плакал, закусив угол тощей подушки…
Он не замечал, как уходили дни. Возвращаясь с обветренным лицом, на котором утесом красовался красный от абсента и облупленный от солнца нос, он наскоро полоскал в тазике руки, вытирался грязным полотенцем, смотрел в зеркало, чтобы удостовериться в том, что жив, и выдвигал ящик стола, вынимал чистый лист, конверт и заветную марку. Минуту подумав, забыв о голоде и злобном приветствии хозяина, хлебнув абсенту и стиснув зубы, Винсент вспоминал образ брата, и тогда чистый лист быстро покрывался убористым почерком…
«Я сейчас кончаю маленькую картину. Она выглядит грациозно, почти элегантно. Картинку с ветвями апельсина и кипарисов и парой голубых перчаток. Ты ведь уж видел у меня эти корзины с фруктами…»
«Господи, – шептали его губы, – закончится ли это когда? Смогу ли я каждый день есть горячий суп или хотя бы раз в два дня мясо? За что наказал ты меня?.. За отречение от проповедей? Но разве картины мои не проповедь? Разве не лечат они души?! – и он клал голову на письмо, скрипел зубами и качал головой, как если бы испытывал жуткую боль. – Где найти силы?..»
Поднимая голову от стола, он смотрел красными от напряжения глазами на письмо, смотрел так, словно видел его впервые, и писал:
«…У меня совсем кончился холст, прошу тебя, если можно, прислать мне 10 метров. Тогда я примусь за горы и за кипарисы…»
Каждое утро, отправляя конверт, он думал, сможет ли вернуть все долги Тео. Теодор, отправляя брату по сто пятьдесят франков ежемесячно, не уставал повторять, что оскорбится до глубины души, если Винсент еще раз заговорит о необходимости возвратить ему эти деньги, когда дела его поправятся. Все картины Винсент отсылал Теодору для продажи и молил бога перед сном, когда не засыпал мгновенно, чтобы продавалась хотя бы одна в неделю… Хотя бы одна в месяц… Хотя бы, боже мой, продалась одна- единственная. Теодор не уставал повторять о деньгах, а Винсент пытался найти в пустоте своих возможностей силы для борьбы. Он должен написать сегодня еще… Он видел пейзаж близ Роны, он же может его написать… Быть может, кто-то, зайдя в лавку Гупилей, обратит на него внимание. И тогда пусть не двести франков, пусть пятьдесят… Они бы очень пригодились сейчас Тео, ведь Винсент знает, что такое девушки… На них всегда много трат. Всего одна встреча с Рашель – и пяти франков как не бывало. Пять франков… Целое состояние…
А когда наступала ночь, им овладевал страх. Он боялся, что именно этой ночью все и закончится. Заметив муки его и поняв бессмысленность существования, Господь обратится к промыслу своему и, приняв мучения за синекуру, отправит туда, откуда нет возврата. Винсент лежал и смотрел на едва заметный огонек лампы. Чтобы был хоть какой-то свет ночью, он в целях экономии прикручивал огонь вечером, садился на кровать, положив руки на колени, и смотрел взглядом крота в кромешную мглу комнаты. На этот крошечный, едва видимый огонек. А за окном шла жизнь. На площади Ламартин смеялись девушки, играла музыка, и казалось Винсенту, что происходит это в другом мире. Его мир – здесь, в этой застеленной покрывалом густой темноты комнате безжизненного дома. Когда становилось ясно, что в Арле начинают укладываться спать, Винсент ставил лампу на стол, поближе к кровати, и осторожно, бесшумно, стараясь не привлечь лишними звуками свой страх, ложился.
Но страх все равно приходил. И тогда он, смиряясь, закрывал глаза и проваливался в очередной кошмар…
Глава IX
Не доезжая нескольких кварталов, он свернул в переулок, где еще по-лужковски самоуверенно высилась ограда с информационным щитом «Реставрация здания» и указывался век. Девятнадцатый, это Голландец знал. Он плохо разбирался в архитектуре, зато хорошо в живописи. И портрет Лопухиной кисти Репина нашел именно здесь. За два месяца до «реставрации», то есть полного сноса дома Храмова. Здание снесли подчистую, хотя планировалось лишь обновить фасад. На месте уничтоженного памятника архитектуры соорудили бетонную коробку с множеством окон и обозвали это гостиным двором. «Странно, – думал Голландец, неся на себе внутрь ограды капитана, – странно они реставрировали. Снесли жилой дом и построили постоялый двор». В связи с некоторыми перестановками в мэрии и правительстве проект заморозили. И, хотя толку в этом не было уже никакого – дом Храмова не вернуть, как не вернуть десятки других столичных памятников старины, новым хозяевам Москвы понадобилось показать свое негодование, которое они до поры утаивали как могли, подписывая бумаги на «реконструкцию» при старом мэре.
Но Голландцу это оказалось на руку. Меньше хлопот. Не нужно выезжать из города. Все условия для отправления правосудия: ни одного человека в зале судебного заседания, ни одна видеокамера не в силах заглянуть за забор. Гостиный двор начнет свое существование с обнаружения на его территории трупа. Должен же кто-то выступить в защиту дома Храмова и создать новострою такое реноме, чтобы сюда не то что нуворишам, а и бомжам заходить не хотелось.
– Где я?.. – прохрипел капитан, озираясь.
Он лежал на пыльном полу подвального помещения недостроенной гостиницы и обезумело водил выпученными глазами. Скованные за спиной его же наручниками запястья отказывались повиноваться. Хватка была стальной.
– Художник?.. – изумленно пробормотал он, тяжело дыша.
– Кому ты успел передать результаты экспертизы?
– Ты о чем?.. Ты… какого черта?! – милиционер наконец-то начал приходить в себя. – Ты что тут вытворяешь, живописец?! Скинь браслеты, быстро!..
– Ты слышал вопрос?
– Через час тебя возьмут, урод! Думаешь, никто не знает, кто прикончил тех двоих в доме?
Голландец стоял, заложив руки за спину.
– Зачем ты их послал ко мне? За картиной? Откуда узнал об «Ирисах»?
Вскоре выяснилось, что капитан не расположен к доверительным разговорам. Сверкая белками глаз, он старательно играл роль человека, чьи муки напрямую связаны с профессиональной деятельностью.
– Я последний раз тебя спрашиваю – где результаты экспертизы?
– В разработке! Ты уже под колпаком, сука!
– Разве я сука? Разве это я отрубил жене пальцы на ноге? Ну, кэп? Так где результаты? Похоже, у нас ничего не получается. Жаль… – огорченно пробормотал Голландец и, вынув из-за спины кусок арматуры, двинулся к капитану. Арматуры в подвале было много. Стоило лишь протянуть руку. Но капитан не мог протянуть. – Лишний крик нам не нужен, правда? Знаешь, где я прихватил этот скотч? У тебя дома. У кресла, в котором сидела твоя жена.
С треском оторвав кусок, Голландец зажал голову капитана между колен и залепил ему рот.
– Вопросы буду задавать по порядку. И лучше тебе на них отвечать.
Размахнувшись, он сверху обрушил прут на голень капитана. Тот завыл и засучил по полу ногами.
– Мне не хотелось бы делать это снова. Так где результаты?
– М-мм… – промычал капитан, показывая глазами на пиджак.
– Здесь, да? Ага… – Голландец развернул несколько сложенных вчетверо листов. – Как скоро управился… А нужно было бы не тебе лично, так месяц тянул, а то и два… Итак, с этим разобрались. Следующее. Зачем послал ко мне двоих идиотов? За «Ирисами»? – не дождавшись ответа, Голландец
