вопрос о том, что делает в Али-Байрамлы тот человек с папиросой, каким образом он оказался в управлении, да еще вместе с сотрудниками НКВД, гвоздем застрял в голове следователя. С трудом дождался окончания совещания. И едва удалось освободиться от толчеи спешивших начальников и командиров, Маньковский задал этот вопрос Потапову:
– Какого черта здесь делает Караоглан?
– Кто такой?
– Да вы что? Ведь прекрасно знаете, о ком я спрашиваю, об уголовнике-рецидивисте Кардашхане Мирзоеве – Черном парне.
Потапов откинулся назад и, сделав удивленные глаза, посмотрел на следователя.
– Неоткуда ему тут взяться. Смешно даже: Мирзоев – и вдруг в Али-Байрамлы. Сидит он давно в темнице сырой. Нет, определенно перегрелся ты в дороге, товарищ. Обознался. Мало ли на земле людей похожих, по мне, так все местные чучмеки на одно лицо…
На той же полуторке подъехал Маньковский к дому, куда его определили на постой. У ворот легким поклоном встретил хозяин – старик азербайджанец. Молча проводил навязанного гостя в полупустую комнату и так же, не проронив ни слова, удалился.
Южная августовская ночь приходит быстро, не предупреждая. Казалось, еще минут пять назад Маньковский ясно видел в окно вершины далеких гор и вдруг все погрузилось во мрак.
«Вот тебе раз, – заволновался следователь, – о лампе я не спросил хозяина. Ложиться еще рано, поработать надо».
Он крикнул в темноту:
– Хозяин!
Ответа не последовало. Пришлось искать путь в хозяйскую половину дома наощупь. Натыкаясь на самые различные предметы, пробегая пальцами по шершавым стенам, чертыхаясь про себя, он в сердцах двинул ногой по встретившейся преграде и, надо же, та со скрипом подалась. «Дверь», – обрадовался следователь. Действительно, оказался во дворе. Это Маньковский понял сразу, едва поднял голову вверх: над ним нависал утканный светлячками звезд черный бархатный ковер. Мерцание далеких светил, удивительный ночной покой действовали умиротворяюще. С каждой секундой улетучивалась суетность забот, еще совсем недавно наполнявшая его. Александр стоял в каком-то странном оцепенении. И неизвестно, сколько бы это продолжалось, если бы вдруг не раздался треск хрустнувшей где-то рядом ветки. Маньковский крикнул:
– Кто здесь? – и тут же почувствовал прикосновение чьей-то руки.
– Хозяин я, Юсуф-оглы. Спать тебе нада.
– Лампа мне нужна, да вот заблудился. Спичек у меня не водится – некурящий.
– Не куришь? Яхши, хорош. Лампа дам.
– Сам-то, дедушка, чего не ложишься? – поинтересовался Маньковский.
– Нет спать. Злой люди ночью ходит. У соседа чужой ходил туда-сюда. Ахмед сам видел. Другой день Ахмеда чека забрал. Винтовка нашли. Какой винтовка! У нас каждый знает, кто что имеет. Не был у Ахмеда винтовка.
– Постой, старик, как ты говоришь?.. Маньковский запнулся: страшная догадка возникла у него, но поверить в нее было невозможно. Однако он пересилил себя, спросил просто: – Сад, значит, караулишь?
Юсуф-оглы досадливо щелкнул языком и ничего не ответил, а уверенно, словно видящий сквозь тьму, пошел куда-то, увлекая Александра за собой. Он быстро провел гостя в комнату, дал ему лампу.
…Уполномоченный наркомата, чрезвычайно взволнованный и озабоченный, отчего его выпуклые глаза, казалось, вот-вот выйдут из орбит, встретил Маньковского коротким деловитым вопросом:
– Кабинет есть?
– Еще днем определили.
– Тогда за дело. Операция началась и идет прекрасно. Все складывается, как надо, – уполномоченный потер от удовольствия руки. – Чует мое сердце, прихлопнем всех разом. Видел небось троих арестованных? Понимаешь ли, – он перешел на доверительный шепот, – дело-то пахнет заговором. Шутка ли! Уже первые показания дают основания предполагать, да что там предполагать, утверждать: готовились террористические акты! Знаешь, чем это пахнет?.
Маньковский знал. Признание в терроре вело, согласно закону от 1-го декабря 1934 года, к немедленному приведению в исполнение смертного приговора.
Уполномоченный меж тем продолжал:
– Работы у тебя будет хоть отбавляй, действуй энергично, как теперь говорится, по-стахановски. Свидетельских показаний у нас до статочно, вещдоки найдутся, так что не тяни резину. Добивайся признания и не церемонься. Помни – перед тобой враг.
Едва Маньковский уселся за стол, как в комнату ввалился Потапов.
– Ну, наконец-то! Задерживаешься, следователь. Мои ребята вон уже все в мыле, а ты, видать, прохлаждаешься.
Александр довольно резко оборвал вошедшего:
– Нельзя ли ближе к делу.
– Не кипятись. Там, за дверью, арестованный дожидается. Ночью взяли, в доме, тепленьким, прямо из постели. Не ждал нас, гад. Да так перепугался потом, что тут же во всем признался и расписался на бумажке.
– На какой бумажке?
– Набросали мы там чистосердечное признание, естественно, с раскаянием.
– Какое признание, какое раскаяние?.. И по какому праву вы в дом к человеку ворвались, допрашивали его, еще и арестовали. У вас что, ордер был, подписанный прокурором?
– Ну ты даешь, Маньковский! Пока мы всей этой бумажной канителью занимались бы, он улизнул. А насчет прокурора, так я считаю, что моя чекистская совесть вполне за него сойдет,
– Прекратите болтовню, Потапов, и, если на самом деле за дверью дожидается задержанный, пусть конвой его введет.
Вид у задержанного был жалкий. Растерянность таилась в больших черных глазах, особенно контрастно выделявшихся на мертвенно-желтом лице. Человек не скрывал своего испуга, не понимал, что с ним происходит. Подходя к столу следователя, он твердил на ломаном русском одну и ту же фразу:
– Зачем, начальник? Зачем?…
Маньковский жестом указал азербайджанцу на стул. Пришедший вместе с арестованным оперативник положил перед следователем какую-то бумагу и без приглашения сел на другой, стоявший возле двери.
Следователь пробежал по рукописным строкам принесенного «документа».
В нем содержалось то самое признание, записанное якобы со слов участника антигосударственного заговора и скрепленное его собственноручной подписью. В качестве последней следовало считать какую-то закорючку, напоминающую отдаленно одну из букв арабского алфавита. Маньковский поднял голову от «документа» и направил внимательный долгий взгляд на сидящего перед ним с поникшей головой, опущенными на колени потерявшими силу руками крестьянина. Знал ли тот, что своей закорючкой подписал себе смертный приговор?
– Вы говорите по-русски? – обратился, наконец, следователь к задержанному.
Азербайджанец поднял голову, повернулся в сторону Маньковского и тихо проговорил:
– Совсем мало, начальник…
Тогда Александр спросил оперуполномоченного:
– Вы принимали участие в задержании этого человека?
– Конечно, вместе с товарищем Потаповым и еще одним нашим – Рюминым.
– А переводчик, понятые были при этом?
– Чепуха все это, тут дело ясное – враг народа. У нас и доказательства имеются, – опер усмехнулся, – довольно убедительные. Работаем без брака.
– Насчет брака поговорим потом, а сейчас пригласите, пожалуйста, Потапова и переводчика.
– А как же этот? – опер кивнул в сторону азербайджанца.
