Гоша догадался что. В коридоре он видел устройства громкоговорящей связи. Это они издавали звук, какой издает пьяный спящий баянист, растягивая и сводя меха. А сейчас из этих устройств прозвучала какая-то команда. И Гоша заметил, как двое с бревном снова размахнулись. Только теперь уже вполсилы…
Дверь треснула наискосок. Это было не просто стекло. Гоша готов был поклясться, что оно ударостойкое. Терять ему было нечего. Он поднял руку и нажал на спуск.
Странное дело, люди в пяти шагах от него даже не шелохнулись. Гоше показалось, что даже не моргнули. Пуля врезалась в то место, где он видел лица двоих, стоящих слева.
По стеклу разошлась паутина.
Срикошетившая пуля, вышибая искры из бетона, промчалась по комнате и ударила в один из стеклянных колпаков, которыми были прикрыты твари.
Колпак треснул поперек, и в образовавшуюся, едва заметную трещину просочилась кровь.
Под потолком что-то сухо зашипело, и раздался отчетливый, без намека на возбуждение голос:
– Гоша – так вас, кажется, называют на берегу? Перестаньте дурачиться, право. Еще один выстрел, и вы убьете себя.
Повертев головой, он обнаружил отдушину в углу под самым потолком. Вскоре обнаружил и «глазок» – крошечный окуляр, направленный в центр комнаты из угла противоположного.
– Положите пистолет на пол и отойдите в глубь помещения. Моим людям нужно войти.
– Думаете, это пойдет мне на пользу?
– Обычно между умереть сейчас или умереть потом люди выбирают второе.
– Это смотря что имеется в виду под «потом», – голос Гоши охрип. Он чувствовал уязвимость своего положения и не видел выхода. – Если потом – это жизнь того существа, что приковано в комнате, откуда бежал этот облученный какой-то гадостью человек, то я бы выбрал первое.
– Вы имеете в виду Роберта Байлота? Он подонок, оставивший умирать в открытом море людей. Он заслужил и худшей участи, чем сейчас.
– Значит, мы говорим об одном и том же человеке. Послушайте, – Гоша нервно пожевал челюстями и сделал несколько шагов по комнате, потряхивая «смит– и-вессоном». – Вон там, через стекло, стоят шестеро идиотов. Почему бы вам им не рассказать эту историю? Я по лицам их вижу, что она им понравится. Возможно, они попросят ее рассказать еще раз. На бис. А я, понимаете, человек с двумя высшими образованиями, доктор наук, профессор.
– Ваше образование не стоит и гроша ломаного. Хотя в шахте вы рассуждали как человек разумный.
– В шахте?.. – Гоша почесал стволом нос.
– Осторожно, он может выстрелить. Мне понравилось про устья «А» и «Б».
Люди за стеклом стояли не шевелясь. Их будто отключили от источника питания. Бревно весило килограммов тридцать, но двое держали его за ручки, словно ручную кладь.
– Что еще вам понравилось из того, что вылетало из уст почти убитого клаустрофобией человека?
– Вы никогда не страдали клаустрофобией. В восьмидесятом, когда вы с партией исследовали кряжи Алтая, вас завалило под землей. Ничего, полтора суток ожидания. Когда вас подняли на поверхность, вы рассказали смешной анекдот. В позапрошлом году вы путешествовали в цистерне ассенизаторской машины, когда бежали из колонии под Красноярском. И тоже ничего. Никакой клаустрофобии.
Сглотнув слюну, Гоша подался вперед:
– Откуда вы знаете?
– Отведите револьвер в сторону. Иначе случайно нажмете на спуск и прикончите человека, который это не заслужил.
Гоша опустил взгляд. Опущенный на вытянутую руку револьвер был направлен в голову Гудзону.
– Никто не заслужил смерти, – возразил он.
– Этот человек – в особенности. Меня в нем всегда восхищало упрямство и вера. Ну и, конечно, логика.
– Упрямство и вера в сумасшедшем – да, – согласился Гоша, беря «смит-и-вессон» обеими руками и направляя его на стекло. – Никто так упрямо не верит в свое видение мира, как душевнобольной.
– Он не безумен.
– Правда? – Гоша хмыкнул и посмотрел в «глазок» камеры. – А мне он представился как Генри Гудзон.
– Это и есть Генри Гудзон.
– Правда? – и Гоша снова через силу улыбнулся. На этот раз ему удалось это с большими усилиями, потому что он предчувствовал развязку. Никто не станет говорить глупости просто так. Что-то готовится. Возможно, проломится потолок, и оттуда ему на голову свалится пяток ребят покрепче этих. Может, разверзнется пол. И тогда он, наоборот, упадет в их руки. – Тот самый?
– Да, тот самый. Если вы имеете в виду того самого Генри Гудзона.
– А кого вы называете Гудзоном?
– Начальника экспедиции «Дискавери», человека, который нарисовал нам восточное побережье Северной Америки.
Гоша расхохотался и на мгновение потерял контроль за стеклом. Но ни один из стоящих перед ним этим не воспользовался. «Нет команды», – понял Гоша. Сам факт того, что его не пытаются схватить, огорчил. Люди, подчиненные такой безукоризненной дисциплине, способны на все. Вот если бы они сейчас, используя шанс, предприняли попытку ворваться в комнату, на душе у Гоши было бы легче. С разобщенной толпой всегда бороться легче. Хуже, когда толпа исполняет одну и ту же команду, не думая упростить решение задачи…
– Вы не верите, что это Генри Гудзон? – вполне дружелюбным голосом поинтересовался некто.
– Нет, почему же, верю. Что Гудзон! Я только что Ивана Грозного видел!
– Я помню это.
– Помните? – Гоша нервно рассмеялся. Человек, чей голос он слышал, его поддержал. Теперь они смеялись вместе. – Помните? На самом деле?! Ну, и как я держался?
– Знаете, неуверенно!
Гоша запрокинул голову и загрохотал смехом. Из динамика тоже застучал трескучий хохот. Слившись с ним почти в унисон, он закрыл глаза. Переутомившийся мозг требовал разрядки, и она, кажется, наступила. Гоша смеялся с закрытыми глазами, то выгибаясь дугой, то наклоняясь вперед. Но собеседник не отставал, и ненормальность картинки вполне вписывалась в общий фон происходящего.
И вдруг стало прохладно, смех из динамика прервался резко, словно вышел из строя громкоговоритель.
«Кондиционер включили, что ли?» – пронеслось в голове, и Гоша открыл глаза.
Чувствовалось, что вечерело, хотя на улице было по-прежнему светло. Березы шуршали потерявшими сок листьями, значит – осень. Гошу толкнули, он сделал шаг вправо. Справа его тоже толкнули, уже рукой.
– Куды прешь, босота!..
Запахло пирожками с капустой. Ветер прошелся по толпе, разделяя ее надвое. Коридор выстраивался сам по себе. Две или три сотни людей дрогнули и стали расходиться в стороны, словно это было договорено заранее.
Запрокинув голову, Гоша увидел пронзительно-голубое небо. Где-то далеко, верстах в пяти, над рощей собрались облака. Куцые, с сизыми прорехами, облака стояли на месте. Сентябрь был на подходе, ветер еще не холодил, но уже пах полынью.
Дым костра. И вдруг с Георгиевской башни ухнул благовест, и вторили ему россыпью колокола помельче.
– Ве-ечная-а ле-ета-а!..
На крыльце церкви в Коломенском выли певчие. Вдохновенно, чувственно, почти отчаянно. Расступившись, они пропустили вперед служек. Спустившись, те сдвоили ряды и тоже разошлись в стороны. На крыльце появился патриарх. Из-за него вышел, по-орлиному глядя перед собой, мужчина повыше.
– Батюшка! – ахнула толпа.
