Крестясь, сотни людей повалились на колени.
– Царь-владыко! – и лбы черни прижались к земле.
Стоя на окаменевших ногах, Гоша чувствовал, как кто-то тянет его за штанину вниз. Ветер шевелил одежды стоящих на крыльце. И полынный запах, смешанный с ароматом далеких костровищ, холодил лицо Гоши, как холодит непромокаемую ткань мокрое сито. Новые, совершенно незнакомые сочетания запахов, неизвестные ощущения, взвесь чувств – вот чем очарован был Гоша, и тем же ошеломлен и встревожен.
Дождавшись, певчие, а следом и вышедшие за ними мальчики в золотом, а после – и патриарх, двинулись в проход к Москве-реке. Следом шли, ожесточенно глядя вниз и чуть впереди себя, несколько мужчин в богатом убранстве. Мимо Гоши медленно прошли все, и лишь старик в черной рясе, шествующий с посохом, вершину которого украшал перевернутый вниз рогами месяц, на мгновение остановился. Крест серебряный на груди его качнулся и потом словно прилип. Мгновение – и Гоша заглянул в глаза священнику. Тот отвернулся и направился за мальчиками.
– Царь! – пронеслось по падшей ниц толпе. – Царь-надежа!..
Поглядывая по сторонам цепким взором, в мягких сапогах, под переливчатый звон с колокольни, не замечая толпы и с благодатью на лице следовал высокий, плотный мужчина.
– Пистоль! – вдруг пронзительно прокричал кто-то. – Пистоль у собаки!
Мужчина вздрогнул, словно его схватили за руку, остановился и оглянулся. Гоша видел, как изменилось его лицо: сошла благодать, напряглись мышцы и стал рассеянным взгляд…
Небо кувыркнулось.
Сбитый с ног, Гоша больно ударился лбом о чьи-то сапоги. Подбитый стальной подковкой каблук врезался ему в бровь и рассек ее надвое. На Гошу, валясь как мешки, падали и падали, давя и выдавливая воздух из его легких, какие-то люди.
– На веревку! К реке!
– Пистоль, пистоль-то подними!..
Ничего не соображающего, лежащего на боку Гошу вязали, как барана. Руки, шея, плечи – все было опутано мохнатой, пахнущей опилками веревкой.
– Не здесь! – крикнул кто-то. – К реке злодея! Вседержец сам слово молвит!
Гоша задыхался от боли. Его нещадно били и волокли по земле. Он вставал, но мощные удары по голове и спине снова валили его на землю. Толпа бесновалась. На мгновение Гоше показалось, что такого шума он не слышал даже во время штурма «Останкино»…
А где-то там, за спиной, колокола пели песнь вечности…
В лицо ему летели плевки, проклятья. Он видел каждого, кто желал ему смерти. Искаженные злобой и страхом женские и мужские лица, перепачканные сажей, загорелые после долгого лета и огрубевшие за годы под ветром, были похожи на кирзовые. Но мелькнуло среди них и ухоженное, румяное, молодое… Красивая девчушка лет двадцати, собрав губы в гузку куриную, плюнула сухо и неумело… И уже когда его вытаскивали из кисло пахнущей толпы – с церковного двора, кто-то запустил ему в голову камень. Небольшой кусок известняка разбил ему висок, и Гоша на мгновение потерял зрение.
Когда открыл глаза, ничего не изменилось. Уже не в силах сопротивляться, он просто лег на спину, ощущая ею каждый камень. Рядом с ним в суконном кафтане шел мужчина лет сорока на вид. Подбитая собольим мехом шапка, тесный веревочный переплет на груди и – Гоша увидел это прямо перед глазами – тяжелая, потертая рукоять тяжелой сабли. Она болталась перед глазами его и хлопала, хлопала, хлопала полу длинного, по колено, кафтана… В руках мужчина нес «смит-и-вессон». Не понимая, как он устроен, мужчина, морща нос и покусывая запущенный ус, угрюмо сопел. Сопел наверное, потому что Гоша не услышал бы и самого себя сейчас, произнеси хоть слово. Словно выдавленная с церковного двора, толпа многоголосо ухала, следуя за процессией. И думалось Гоше, что сошел он с ума, и что находится в сказочном лесу детства, и что окружают его совы добрые, мудрые…
Его трясло от боли. Он не мог встать сам. И тогда двое в красных кафтанах подняли его и с третьей попытки поставили на ноги. Гоша открыл глаза. Перед ним стоял кто-то с хищным взглядом и клинообразной, слегка шевелящейся от полынного ветра бородой. Теперь лицо его было залито румянцем. Словно кто-то специально прижег мешочками с горячим песком. Тонкие губы человека были крепко сжаты. Наконец наступила тишина.
Гоша глянул на руки мужчины. Несколько перстней тускло поблескивали гранями разноцветных камней, но Гошин взгляд почему-то притянул только один – прямоугольной формы зеленый изумруд. Ограненный неумело, камень лежал на среднем пальце правой руки Грозного, словно прилип…
– Кто подослал тебя?
Не представляя, что ответить на это, Гоша решил промолчать. Впрочем, пожелай он что-то сказать, у него все равно бы ничего не получилось. Язык прилип к небу и отказывался повиноваться. Он увидел, как к царю подошел кто-то и, надавив своим весом на палку, наклонился к уху Иоанна.
– Басманов воду мутит, батюшка, не иначе. Зашить злодея в медвежью шкуру и отдать собакам…
Царь поднял голову и посмотрел на Гошу из-под тяжелых бровей.
– Это Ленька, архиепископ новгородский, смерти такой достоин был. Изменщик… А этого, подосланного…
– Четвертовать! – вскричал кто-то, словно дождавшись нужного момента. – Сейчас!
Все происходило как во сне.
Качаясь и чувствуя приход слабости, которая неминуемо закончится потерей сознания, Гоша видел, как какие-то люди тащили к берегу два бревна и сбивали их в андреевский крест. А потом посреди каждой перекладины вырубали топорами выемки.
– Этого не может быть…
– Что ты сказал? – к Гоше подошел некто и схватил за волосы. – Ты что сказал?!
– Ничего… – глупо ответил тот, шевеля окровавленными губами.
И тут же едва не упал, посланный сильной рукой вперед, к кресту…
Его валили на спину, на крест. Привязывали руки и ноги к перекладинам. Гоша видел перед собой небо цвета глубокого индиго и задыхался от невозможности зацепиться разумом за происходящее.
А потом он увидел огромного, как дерево – может, оттого что он стоял, – мужика. Со смешливой зверинкой в глазах, палач держал в мощных руках, покрытых густыми, как на голове, волосами, четырехгранный лом.
– Кто подослал?! – в ярости прокричал тот, с изумрудом.
– Да молвлю же, батюшко, Басманов… – нашептывал другой.
Гоша видел, как в голубое, цвета индиго, небо врезался лом. А потом так стремительно понесся на него – чуть в сторону, что Гоша всхлипнул от холода внутри…
Боль переломала внутри все причины, позволяющие Гоше чувствовать себя человеком. Судорожными рывками подняв голову, он повернул ее направо. Его правая рука была переломлена в локте. Лом ударил по локтю, лежащему над выемкой.
Красными от непреодолимой боли глазами он посмотрел на стоящего над ним мужчину с изумрудом…
– С-с-с… – свистело из намертво сжатых губ Гоши.
– Басманов?
И лом взлетел во второй раз.
Гоша мутно, уже безразлично – режущий паралич почти лишил его разума – наблюдал за тем, как палач заходит сбоку, встает меж перекладин креста…
Гоша хотел умереть.
Сразу после того, как левая нога его сломалась в колене, он захотел умереть. Он никогда еще не желал так страстно простого – смерти.
Он так желал, что даже плевать хотел на мужчину с изумрудом, присаживающегося рядом. Борода его коснулась лица Гоши. Продолжая свистеть легкими, Гоша посмотрел на царя мертвым взглядом… Ясно выраженная асимметрия – левый глаз Иоанна был значительно больше правого… Плечо левое поднималось вверх из-за неладности сложения… Тяжелый нос потомка Палеологов, брезгливо-чувственный рот придавали ему отталкивающие черты. Гоша, когда стоял напротив Грозного у церкви, был одного с ним
