судорожно вздохнула.
– Сейчас она придет в себя! – торжественно пообещал Гоша. – Вот увидите, вот увидите! Держись, держись, малышка!..
Девушка между тем перевернулась на живот и медленно, будто в интимном танце, встала на колени.
Крепкие большие груди, словно резцом скульптора выточенные ягодицы, маникюр на пальцах, который постепенно терял свой синюшный вид и светлел на глазах, – сейчас это не возбуждало, а просто заставляло восхищаться…
– Ну, вставай, вставай, милая, – забыв про рану, Гоша схватил ее обеими руками за плечи и стал поднимать.
И вдруг заметил, что судороги прекратились. Девушка дышала ровно, но в дыхании этом слышалось что-то, что напомнило ему легкое возбуждение. Приняв это за симптомы шокового состояния, он все-таки поднял девушку. Голова ее была склонена, и мокрые волосы, вьющиеся шикарные волосы падали вниз, как вуаль…
– Эй, ты спасена, малышка! – радостно крикнул Гоша и встряхнул ее за плечи.
Она не подняла головы. Недоумевая, Гоша слышал сопение и уловил едва заметный поворот головы влево. Туда, где на плече девушки лежала Гошина, кровоточащая раной, рука.
– Можно просыпаться, все позади.
И он уже не мог бы вспомнить потом, что произошло дальше, если бы его попросили об этом.
Схватив обеими руками его ладонь, девушка впилась в нее зубами. Пронзившая Гошу боль погрузила его во мрак, и он услышал крик свой, полный ужаса…
Вырвав руку и сжав запястье, он шагнул назад. А девушка, кивнув, забросила свои волосы назад. Движение, которое могло свести с ума любого мужчину. Так почти и вышло. Увидев ее зеленые, лишенные зрачков глаза, Гоша почувствовал, как слабеют ноги.
Обнажив ровные, залитые кровью зубы, существо бросилось на него с тем свирепым удовольствием, которое не раз видел Гоша, живя на Острове…
Он услышал свист.
А потом звук, с которым топор врубается в кочан капусты.
Что-то горячее и жидкое ударило его в лицо, ослепило, заставило повалиться на пол…
Протерев глаза, он вскочил. Гоша сделал бы это, даже если бы у него были переломаны обе ноги. Страх, почти безумное отчаяние подняло его на ноги, и он услышал, как на пол падает что-то тяжелое.
Гудзон с лицом, которое бывает у издающих последний вздох на смертном одре, стоял в белом поварском наряде, обеими руками сжимая рукоять шпаги. Лезвие ее дымилось кровью, а белоснежная куртка мореплавателя блестела от крови и прилипла к телу.
Гоша посмотрел под ноги. Отрубленная под самую нижнюю челюсть голова красавицы лежала лицом вверх и глазами, похожими на две позеленевшие от старости медные монеты, смотрела равнодушно и уверенно.
Гоша поднял взгляд. Тело простояло еще секунду, пуская фонтан крови. И рухнуло.
Покрытые бордовыми потеками бирюзовые ампулы с людьми продолжали свое ритмичное движение.
– У вас неплохо получается снимать головы, сэр Генри. Представляю, сколько вы тренировались…
– Никогда… не верь… женщинам, мой мальчик…
Гоша услышал это, будто слова звучали в соседней комнате. Он повернулся к Гудзону. Тот стоял, уже опустив шпагу. Обретя способность говорить фразы целиком, он закончил свою мысль:
– Сначала они позволят залезть им под юбку, а потом высосут всю кровь.
Гоша обвел взглядом потолок помещения.
– Идемте, Гудзон…
Через полчаса, миновав тысячи ампул и обойдя сотни поворотных механизмов, они приблизились к двери.
– Что там? – громко, чтобы его риторический вопрос слышал Гоша, произнес Гудзон. – Снова коридор? Если так, убейте меня здесь.
Повернув задвижку и приоткрыв дверь, Гоша положил тяжелую от пропитавшейся повязки руку на плечо спутника.
– Я ваш должник, сэр Генри.
– Пустое, мальчик. Мы квиты. Я… – На глазах мореплавателя появились слезы. – Я больше не могу здесь оставаться… Уведите меня куда-нибудь…
Схватив за рукав, Гоша выволок его из лаборатории.
Да, это был коридор. Но теперь он заканчивался уже не разветвлением. Это был тупик, обозначенный дверью.
– Мне нужен воздух. Мне нужно много воздуха, – бормотал Гудзон, когда Гоша отворял ее.
Со скрипом тяжелая створка отошла в сторону, и в лицо им ударил свет.
Это был не свет ламп. Это было солнце.
Рельсы под их ногами уходили вперед и заканчивались там, в конце тоннеля. До свода его, открывающего им свободу, им оставалось идти одну минуту…
И они шли по рельсам, падая и поднимая друг друга. Цепляясь то за одну стену, то за другую, Гоша втягивал распахнутым ртом знакомый привкус свободы. Он рвался к свету, как рвется к поверхности теряющий сознание водолаз…
Они встали на краю тоннеля. Здесь заканчивались рельсы.
Перед ними, в нескольких километрах прямо по курсу, выглядывали из облаков, как кусочки ананаса из йогурта, залитые солнечным светом снежные вершины гор.
Они стояли на краю отверстия в вертикальной, обточенной за миллионы лет ветрами скале. Она уходила вверх и была погружена в густую вязь стоящего над ней облака.
Под ногами – километр пустоты и мягкие, взбитые сливки облаков. Они расстилались под Гошей и Гудзоном бесконечным одеялом, уходя к горизонту, насколько хватало взгляда.
Нешуточный ветер рвал с них одежду, развевал волосы на Гошиной голове, и Гудзон, лысина которого светилась на солнце как бильярдный шар, хватал его ртом, как собака, высунувшая голову из окна машины…
– Смотрите, Гоша… Земля и вправду – круглая. Или мне это только кажется… – не услышав ответа, он одичалым взглядом заглянул в глаза человека, который был моложе, но знал больше. – Г-где мы?..
Перина облаков слегка изгибалась, словно кто-то, нянчащий Землю, заботливо подоткнул края под нее, спящую. Тысячи, миллионы оттенков цветов искрились на поверхности облаков. Бриллиантовая россыпь вскружила голову Гоше, он почувствовал сначала озноб, а после чарующую легкость в ногах…
– Держитесь! – прокричал Гудзон, хватая геолога за воротник и затягивая обратно в тоннель.
Усевшись на рельс, Гоша обхватил себя руками. Мороз заставлял мышцы сокращаться, как при ударах электричества. Речь его была полна неясностей.
– Паусоподобные… Цирростратус… Вы знаете, что это такое, Гудзон?..
Вместо ответа тот привалился спиной к краю проема и закрыл глаза.
– Перисто-слоистые облака, Гудзон… Это облака верхнего яруса, состоящие из кристалликов льда. Если глядеть с земли, то высота их нижней кромки находится на высоте шести-восьми километров… – Он посмотрел на Гудзона, ища поддержки, удивления, но ничего не нашел. – Их вертикальная протяженность до двух-шести километров, как вы не понимаете?!
Гудзон открыл глаза. Это было все, чем он мог поддержать разговор.
– Мы находимся на высоте более десяти километров, вы, человек из прошлого! Километров двенадцать или тринадцать! Сюда не поднимаются даже аэробусы коммерческих рейсов! Аэробусы! Почему вы не знаете, что такое аэробусы? Дремучий вы человек! Это стальные птицы, перевозящие сотни людей на высоте в семь миль!
– Тебя бы туда, откуда я родом, сынок, – невозмутимо отозвался Гудзон. – Ты сгорел бы на костре уже через полчаса.
Гоша его не слышал. Он поднялся и на непослушных ногах стал ходить от стены к стене.
