средствами, безо всякого волхования и волшбы. Я допускаю мысль, что Вернигора ищет мороки там, где их нет. Я бы еще поверил в существование врагов, наделенных волховской силой, но поверить в то, что существуют избранные из избранных… Не сомневаюсь, Перун это рассказал Младу, когда тот поднимался наверх по просьбе Вернигоры, а?
— Точно! — качнул головой Волот, — Как ты догадался?
— Это было нетрудно, друг мой, — снисходительно усмехнулся доктор, — разве в окружении Вернигоры так много людей, которые говорят с Перуном о жизни в Новгороде?
— Ну да, конечно, — смутился князь.
— Так вот, я уже говорил тебе о шаманах, и о Младе, в том числе: это люди, наделенные богатым воображением, они сами не всегда знают, где заканчиваются видения, данные богами, и начинается их собственный вымысел. И недаром результаты волхования не примет во внимание ни один суд. Их хорошо использовать как подспорье, как подсказки, но опираться на них, как на неоспоримые истины, по меньшей мере не серьезно! Это ли не знать главному дознавателю? Откуда он узнал имя этого избранного из избранных?
— Ему написал Млад, из Пскова… — растеряно ответил Волот.
— Вот именно, — укоризненно покачал головой Велезар, — я не обвиняю Млада во лжи, это честнейший человек! Но нет ничего удивительного в том, что его воображение, однажды натолкнувшись на избранного из избранных, теперь находит подтверждения его существованию. И не в реальности, а за ее пределами.
— Но он написал еще и об одноруком кудеснике, который может сравниться силой с этим Иессеем! Так вот, Вернигора этого кудесника нашел!
— Да? — на секунду замолчал доктор, — и где?
— На Белозере!
— Удивительно… А впрочем, ничего удивительного, — лицо его вновь разгладилось, — я не утверждал, что всякое видение шамана — это его воображение. Я говорил, что не всякое его видение — истина!
Доктор рассмеялся вместе с Волотом: князю опять не удалось сбить Велезара с мысли и доказать свою правоту!
Они еще немного поговорили о загадочном Иессее, снова вернулись к Перуну, а потом Волот неожиданно вспомнил о том, как едва не угорел в теремке по дороге из Пскова. Как ни странно, доктор очень обеспокоился этим, долго расспрашивал Волота о том, что он чувствовал, и князь подумал, что доктор опасается яда, но напрямую об этом не говорит — не хочет пугать.
7. Ширяй
Млад отлеживался дней семь, хотя отец говорил, что ему нужно не меньше месяца, чтоб прийти в себя.
— Бать, у меня просто болит голова, — вздыхал Млад, — мне просто набили шишку на лбу, и больше ничего!
— Лютик, если бы ты только мог себе представить, какую ерунду говоришь! — качал головой отец.
Ширяй не отходил от него ни на шаг, и не позволял никому из студентов даже подать Младу воды. Он словно боялся, что потеряет и учителя тоже, словно хотел искупить вину и подстелить соломку там, где никто не собирался падать. Он вообще оправлялся с трудом — его напускная бесстрастность, которую он так любил изображать, слетела с него на несколько дней, и под ней обнажилась болезненная чувственность сильного шамана. Млад всерьез опасался, что парень не выдержит напряжения. Впрочем, это могло раскачать его способности, поднять их еще выше. А могло и свести с ума, а для шамана это быстрый и печальный конец: он бы не имел права подниматься наверх и умер, не в силах ответить на зов богов.
Штурм Пскова истощил силы ландмаршала, и на стенах царило затишье. Тихомиров все так же проводил со студентами занятия, и Ширяй был первым на них — он очень хотел отомстить. Он говорил, что запомнил того ландскнехта, и найдет его, во что бы то ни стало. Впрочем, однажды ночью он признался Младу, что ландскнехт только первый шаг на пути его мести.
— И кто же будет следующим? — поинтересовался Млад, — не иначе, ландмаршал?
— Нет, — фыркнул Ширяй, — у меня намечены двое: Чернота Свиблов и этот… Иессей. Когда война закончится, я сам поеду к этому однорукому кудеснику. И, знаешь, я найду слова, чтоб он явился в Новгород.
— Он может не почувствовать равного, — пожал плечами Млад, — поэтому Иессея надо сначала найти.
— Не беспокойся! Я его найду!
— Думаешь, ты умней Вернигоры?
— Я злей, — хмыкнул Ширяй.
— Злость — не лучший помощник в таких делах. Злость застит глаза.
— На худой конец, я спрошу богов! Ты же спрашивал Перуна!
— На очень худой конец, Ширяй! — Млад усмехнулся, — Боги просто не ответят тебе. Знаешь, с чего начал Перун? Он спросил: «Новгород? А где это?» И долго хохотал. Неужели ты думаешь, кто-то из них назовет тебе имя и улицу, где этот Иессей живет?
— Я все равно его найду, — Ширяй повернул голову к стене.
— Ладно, ладно, — примирительно сказал Млад, — найдешь.
Он бы и сам с удовольствием отыскал избранного из избранных. И, наверное, не стал бы дожидаться, когда однорукий кудесник соизволит явиться в Новгород — наивная уверенность в силе собственной ненависти показалась ему смешной, но имеющей право на существование.
Третий штурм южной стены ландмаршал предпринял только через две недели после второго, и начал его неожиданно — незадолго до полудня, когда по-весеннему яркое солнце светило в глаза защитникам крепости. Обстрел стен был коротким, малозначительным и продолжался, пока кнехты не подошли к стенам вплотную — пороха ландмаршалу не хватало, и на этот раз он не трогал стен — бил только по воротам Свинорской башни. Обитые полувершковой броней, ворота из вековых дубов шатались, но стояли…
Ополчение не успело даже построиться — никто не ждал нападения. Едва натянув доспехи, новгородцы бежали на стены, за которыми вырастали осадные башни — псковским пушкам тоже требовался порох, который не так быстро могли подвезти из крома.
Сотня Млада оказалась на стене между Свинорской и Полевой башнями позже остальных — Тихомиров поставил их держать оборону возле спуска со стены на ее середине.
Кнехты лезли и лезли по стенам, точно тараканы… В них стреляли из луков, их бросали вниз вместе с лестницами, их поливали горящей смолой, поджигали осадные башни, но на место одного побежденного немедленно вставали двое — как срубленные головы сказочного змея. В глазах рябило от начищенных до блеска разномастных доспехов, и солнце слепило глаза…
Треснули ворота, недобитые из пушек — их проломили тараном, и отборный полк ландскнехтов хлынул в захаб.
На стенах становилось все тесней — они перли, словно вода через край запруды, словно поднявшееся тесто из кадушки. И не было силы, чтоб остановить этот бесконечный поток. Новгородцы падали со стен под напором кнехтов, ломая ограждения, и вскоре некому стало бросать лестницы вниз и лить смолу на головы врага.
— Вниз! Отводите своих вниз! — крикнул Тихомиров сотникам.
Легко было сказать! Не прыгать же им с трехсаженной стены!
— Отходите к лестнице! — велел Млад своим, — Я прикрою! Отходите, я сказал!
Отходили медленно. Трое из сотни Млада упали со стены, прежде чем ему удалось встать так, чтоб освободить проход студентам и перекрыть его врагам. Он рубил мечом из последних сил, загораживал
