дорогу щитом, и чувствовал, что еще один шаг назад, еще один ощутимый толчок — и он полетит по лестнице спиной вниз. Отец был, как всегда, прав — удар шестопером в голову не прошел даром. Ему нужна была передышка — хотя бы перехватить поудобней меч. Но ни о какой передышке и речи быть не могло — кнехты напирали, размахивая алебардами, щит трещал, с меча слетали колкие искры: ломались короткие древки, на плоских острых лезвиях оставались глубокие зазубрины.
— Мстиславич, я помогу! — рядом встал Ширяй, принимая на щит удар, предназначенный Младу.
— Опять? Спускайся вниз! — Млад заскрипел зубами, — только себя погубишь, слышишь?
— Я с тобой, Мстиславич! — зло выкрикнул парень.
Хорошо если на ступеньки пробилась половина сотни…
— Не загораживай дорогу, спускайся вниз! — прошипел Млад, но Ширяй лишь посторонился, прикрывая собой грудь Млада и мешая ему ударить мечом в полную силу.
— Уйди со своим топором!
Сбоку рухнула ограда, и Младу пришлось встать спиной к спине Ширяя — теперь студенты прыгали на лестницу прямо со стены, а вслед за ними прыгали кнехты, и бой спускался все ниже — Млад с Ширяем оказались окруженными с трех сторон.
— Давай, парень, — процедил Млад, — отходим. Некого больше прикрывать. Отходим. Ты первый…
— Ты первый! — огрызнулся Ширяй — он дрался со злобой, он собирался убить их всех! Он собирался умереть там, где стоял!
— Назад, я сказал, — попробовал приказать Млад безо всякой надежды.
— Нет уж!
— Я сказал — назад! Быстро! — Млад повернулся и шагнул назад, на первую ступеньку, — я уже отошел. Ну? Вместе!
— Напоследок! — рявкнул Ширяй, широко размахнулся, и его топор острым концом пробил кирасу кнехта посередине груди. Парень дернул рукоять топора к себе, но и секундной задержки оказалось довольно: алебарда, чем-то напоминающая тесак мясника, упала на его прямую руку чуть ниже локтя: пальцы так и зажимали деревянное топорище, когда Ширяй отдернул руку к себе. Без топора. Кровь полилась на обледеневшие камни тугими толчками, парень непроизвольно прикрыл щитом голову, не издав ни звука, и тело его стало заваливаться назад, прямо на Млада.
Закричал Млад, и крик его, больше напоминавший звериный рев, слился с тысячами таких же громких и отчаянных воплей. Он отбросил щит за спину и обхватил Ширяя за пояс левой рукой, удерживая от падения со стены, и, пятясь, потащил по ступенькам вниз, отбивая удары кнехтов и расталкивая их спиной — щит и броня держали удары острых, но легких алебард.
Со стороны Великой реки на помощь бежали псковичи…
Внизу было не так тесно, Млад отволок обмякшее тело ученика чуть в сторону — к глубокой нише в стене: если бой и дотянется до этого места, раненого мальчишку просто не заметят… Руки тряслись, пальцы не гнулись и путались в застежке пояса, а сердце Ширяя все так же ритмично выплевывало кровь из обрубка — на снег.
— Сейчас, сейчас-сейчас, — бормотал Млад, расстегивая пояс парня, — я быстро…
Застежка, наконец, подалась, он сорвал тонкий, мягкий ремень и снова путался в нем, и никак не мог распрямить.
— Я быстро, слышишь? Я быстро… — у Млада дрожал подбородок, — я сейчас…
И только когда он ремнем стянул руку над обрубком, Ширяй, наконец, вскрикнул — слабо и тонко.
— Ничего-ничего… — в ремне явно не хватало отверстий, — сейчас.
Он зубами взялся за конец пояса, натягивая его изо всех сил, и попытался выдернуть нож — правой рукой с левой стороны. У него ничего не вышло, пришлось поменять руки — натяжение ослабло, и снова из раны хлынула кровь…
Нож прорезал слишком широкую дыру, и все пришлось начинать с начала…
Затянув ремень, Млад прижал к обрубку пригоршню снега, и Ширяй снова вскрикнул — коротко и безжизненно.
— Ну? — Млад, наконец, решился взглянуть парню в лицу, — ну?
Ширяй смотрел сквозь него широко открытыми глазами, словно не видел. И глаза у него были странно черными, совершенно черными, пока Млад не понял, что у парня просто расширены зрачки.
— Посиди здесь пока. Здесь тебя никто не тронет. Мне надо вернуться.
Ширяй не услышал его слов, все так же глядя в пространство пустыми глазами.
— Все будет хорошо, слышишь? — Млад сглотнул, потрепал его по плечу и поднял щит, — все будет хорошо. Мне надо вернуться.
Он несколько раз оглядывался, но Ширяй сидел неподвижно и смотрел вперед.
Псковичи подтянулись со всех сторон — и по стенам, и снизу, круша легких кнехтов. С башен снова ударили пушки — поднесли порох и ядра. На стены вернулись лучники, захлопнулись ворота, погребая в захабе отряд наемников — штурм захлебнулся, но бой продолжался до сумерек: только когда солнце коснулось леса за Великой рекой, ландмаршал дал приказ отступить от стен.
От усталости тошнило. Лязг металла продолжал звенеть в ушах, и прочие звуки доходили до сознания медленно и невнятно.
Зажигались факелы: наступало время считать потери и подбирать раненых. Псковитянки шли искать раненых и убитых мужей, и вскоре надсадный плач добавился к звону в ушах… Млад прошел вдоль стены до ниши, где оставил Ширяя — сердце вздрагивало, потому что стучать быстрей не могло: Млад боялся обнаружить мертвое тело ученика. Сколько крови из него вылилось, пока Млад успел затянуть обрубок ремнем? А вдруг какой-нибудь немец добил мальчишку? Надо было, надо было дотащить его до палат посадника! Всего несколько минут…
В нише никого не было.
Млад в недоумении осмотрелся вокруг, но Ширяя не разглядел. Наверное, кто-то успел его подобрать! Отец или Зыба могли пройти мимо, или студенты оттащили своего в больницу. Или кто-то из ополченцев помог парню…
Млад не мог бежать, но ноги сами понесли его к палатам посадника — убедиться в том, что Ширяй жив. А если он жив — ему нужна поддержка, нужен кто-то рядом, кто успокоит, кто поймет…
В больнице Ширяя никто не видел. Были двое с отрубленными руками, но не молодые, и на Ширяя совсем не похожие. Млад, обойдя все палаты и избы, бегом направился обратно к стене.
Совсем стемнело, и факелов вокруг становилось все меньше. Млад забрал две штуки у попавшихся навстречу студентов — они тоже не видели Ширяя.
Бредя вдоль стены и заглядывая в лица мертвецов — и русичей, и немцев — Млад забывал, что ищет парня без руки, и частенько нагибается к земле лишний раз. Однажды ему показалось, что лицом вниз у него под ногами лежит Добробой… Боль сжала ему зубы, и ком подкатился к горлу. Сначала один ученик, а теперь и второй… Это напомнило Младу что-то, какое-то ускользающее пророчество, какое-то не предсказание даже, а предупреждение…
«И чем ты готов пожертвовать ради ответов на свои вопросы? А? Жизнью своего ученика, того, который из них поздоровей и повыше».
Сияющие доспехи громовержца ослепили глаза до слез: это вовсе не будущее, которого не знают даже боги — это судьба, это жребий. Что имел в виду Перун, когда говорил об этом? Говорил об этом злорадно, с затаенной горечью: словно знал о том самом будущем гораздо больше, чем предполагал Млад. «Правую руку второго твоего ученика. Того, который любит рассуждать о том, в чем человек ничего не смыслит». Или громовержец на самом деле забрал то, что ему причиталось за дерзость шамана, осмелившегося задавать вопросы?
Млад застонал и прислонился к холодной шершавой стене. Нет!
«Мне не нужны ни ваши жизни, ни ваши руки. Я пошутил».
Шутки богов… Шутки богов, делящих власть между собой. Млад с трудом оторвался от стены и побрел дальше, нагибаясь над мертвыми телами. Он дошел до лестницы, на которой они с Ширяем стояли спиной к спине, и посмотрел наверх — там не горело ни одного факела, раненых давно подобрали, а
