землю.
— Ты опять шутишь? — Младу было неловко опираться на нее всей тяжестью. Он мечтал носить ее на руках, и никак не предполагал обратного… Но ноги заплетались, подгибались колени, и земля уходила из-под валенок.
— Почему я обязательно должна шутить? Ну ты хотя бы ноги переставляй!
— Да, я стараюсь, — Млад улыбнулся.
— И ты еще удивляешься тому, что студенты тебя боготворят? Если ты вкладываешь в лекции хотя бы сотую долю своей силы, они должны испытывать священный трепет! Я сама едва не кинулась тушить огонь вместе со всеми!
— Я не смог выйти из этого по своей воле… Мой дед вздул бы меня за это. Это напрасная трата сил.
— Ты поэтому не можешь идти? — спросила Дана, и Младу послышалась нежность в ее голосе.
— Так бывает всегда. Мне надо настойки глотнуть, и все пройдет. Если бы не гадание в Городище, я бы не так устал. Так часто нельзя, нужно время на восстановление.
— Сейчас дойдем до тебя, ты глотнешь своей настойки, и я уложу тебя спать, хорошо?
Ширяй ввалился в дом, когда Дана умывала Младу лицо. Драка со студентами не прошла даром: кроме ссадин и синяков, в тепле у него пошла кровь носом. Прикосновения ее пальцев — нежные и осторожные — Млад находил необыкновенно приятными. Он перестал испытывать неловкость, настолько хорошо ему было в ее руках. И усталость уже не казалась невыносимой: сменилась расслабленностью и успокоением.
Дана успела вскипятить самовар, заварила чай, и это оказалось как нельзя кстати: Ширяй вернулся без шапки, промерзший до костей и весь в снегу.
— Ушел он от меня… — выдохнул шаманенок с порога.
— Кто? — не понял Млад.
— Кто-кто? Градята!
Млад сидел в углу, на лавке, с подушкой под спиной, запрокинув голову, а Дана суетилась вокруг него с мокрым полотенцем в руках.
— Градята — это ваш верховод? — спросил Млад, скосив глаза на Ширяя.
— Да, — буркнул тот, снимая обледеневший полушубок.
— Откуда он взялся?
— Я не знаю… Он давно приходит. Я думал, он в Сычевке живет, хотел узнать, у кого, — Ширяй повесил полушубок на гвоздь и скинул валенки, зябко поводя плечами, — а он через лес ушел, по тропинке…
Дана покачала головой, положила мокрое полотенце Младу на переносицу и подошла к двери: встряхнуть полушубок Ширяя. Млад вспомнил, что так делала его мама, когда он в детстве возвращался домой весь в снегу, и ему стало так хорошо от этого…
— В темноте я его быстро потерял, — продолжил Ширяй, — не увидел, где он сошел с тропинки… А может, он на Волхов вышел сразу. А может, и затаился где.
— Погоди, — сообразил Млад, опустив запрокинутую голову, — ты что, ходил за ним по лесу? Следил за ним?
— Ну да, — Ширяй сел за стол и придвинул руки к кипящему самовару, как к печке.
— Младик, голову подними, — строго сказала Дана, — сейчас я снег приложу.
— Знаешь, мне показалось, что этот человек опасен… — Млад испугался, представив себе жесткое лицо незнакомца и семнадцатилетнего юнца, вздумавшего за ним следить, — зачем тебе это понадобилось?
— Ну… Я захотел понять, кто он на самом деле.
— Лучше бы ты захотел это понять вчера. А еще лучше — неделю назад, — проворчал Млад.
Дана вернулась с крыльца, зачерпнув пригоршню снега, и сказала Ширяю, прикладывая смятую ледышку Младу к переносице:
— Стыдно должно быть.
— Млад Мстиславич уже дал мне в зубы, — Ширяй налил себе чаю и раскрыл книгу.
— Мало дал, — покачала головой Дана.
Ширяй посмотрел на нее недовольно, словно надеялся, что она поскорей уйдет, уткнулся в книгу, но не выдержал и спросил:
— Млад Мстиславич, а я, когда научусь сам шаманить, так смогу, как ты?
Млад пожал плечами — он на самом деле не очень хорошо понял, что с ним произошло и как у него это получилось.
— Во всяком случае, ты мне очень помог.
— Да ну? — Ширяй приоткрыл рот.
— Конечно. Твои слова посеяли первые сомнения. И у меня появилось время подумать.
— Это было так здорово! Ты когда заговорил, они все обалдели, у них рожи вытянулись! А Градята как испугался! Я сначала не верил, я думал — сожгут нас сейчас вместе с татарами! А Млад Мстиславич стоит и ничего не делает! Как дурак!
— Язык придержи! — фыркнула Дана, — ты с кем разговариваешь, а? Кто это у тебя «как дурак»?
Ширяй ничуть не смутился:
— А что еще я должен был думать? Если честно, я испугался. А ты, Млад Мстиславич?
Млад снова пожал плечами и глянул на Дану:
— Я испугался, когда Дану Глебовну увидел. Я просто не понял сначала, что она задумала, и испугался.
— Задумала? Ничего я не задумывала, — проворчала вполголоса Дана, — я тебя бежала спасать. Стоял, действительно, как дурак…
— Вот! Сама говоришь «как дурак», а на меня шипишь! — кивнул ей Ширяй.
— Меня спасать? — Млад поднял брови.
— Конечно тебя, чудушко мое, кого же еще?
7. Утро перед вечем
На следующее утро, едва рассвело, к Младу в дверь постучался Белояр. Млад только поднялся, совершенно не выспался и чувствовал что-то вроде похмелья. Хорошо, что вернулся Добробой — принес воды, согрел самовар и сварил кашу; от Ширяя в таких делах не было никакого проку. Миша, гулявший все утро в одиночестве, вернулся и зыркал запавшими глазами по сторонам — Млад с минуты на минуту ждал нового срыва.
Белояр пришел пешком, в том же белом армяке, с тем же посохом, и Млад очень жалел, что не может оказать ему более достойного приема.
— Это твои ученики? — спросил Белояр, усевшись за стол.
— Шаманята, — кивнул Млад.
Белояр усмехнулся, посмотрел на Мишу дольше и пристальней, чем на остальных, и покачал головой: Младу это совсем не понравилось, словно волхв искал на челе мальчика печать смерти. Печать смерти лежит на челе каждого шамана перед пересотворением. Млад до сих пор не сомневался в том, что умер и родился заново. Отпуская его домой, духи сказали ему, что его зовут Млад и он шаман; больше ничего о себе он не знал и не помнил. Прошло довольно много времени, прежде чем он начал вспоминать себя до испытания, узнавать родных, друзей, знакомых. И теперь думал о себе в детстве, словно о другом человеке.
Белояр отказался завтракать, но с удовольствием согласился выпить горячего чаю. Добробой суетился вокруг знаменитого волхва, предлагая то баранки, то пряники; Ширяй навострил уши и отложил
