что я иду на х…, а ты за мной. След в след.
Виталик снова заржал — он как никто воздавал должное юмору Латышева. Может быть, если бы он не смеялся, Дэнис не принял бы ответ так близко к сердцу.
— Знаешь, парень… — начал он, сузив глаза, — меня так просто на х… никто не посылал.
— Тебя и в этот раз послали не просто так, а очень даже изящно, — рассмеялась Кристина.
— И что? — Латышев посмотрел на него снизу вверх (потому что сидел). — Заплатишь кому-нибудь, чтобы дали мне в пятак, а то самому лень руки марать?
— Да мне и платить никому не придется, сейчас вызову охрану, и тебя отсюда вышвырнут. Здесь порядочные люди отдыхают, и нечего тут делать кухаркиным детям. Может, у тебя вши, а ты с нами в одном море купаешься.
«Кухаркины дети» резанули больно, гораздо больнее вшей.
— Фи, Дэнис, — скривила губки Кристина. — Море общее, ты его пока не купил.
— А вот сейчас проверим, — Дэнис убавил громкость магнитофона и повернулся к морю. — Виктор Семенович!
Латышев вздрогнул и посмотрел туда же: в окружении стайки ребятишек младшего школьного возраста по колено в воде стоял физрук.
— Виктор Семенович, можно вас на минутку? — Дэнис поманил физрука пальцем. И тот, выгнав детей из воды, пошел!
— Да, Денис. Что случилось?
— Тут посторонний на пляже, — Дэнис кивнул на Латышева. — Это нарушение санитарных правил.
— Да, — едко вставил Латышев, глядя на растерянное лицо физрука, — меня подозревают в педикулезе.
Очень хотелось добавить про «кухаркиных детей» и посмотреть, станет физрук хватать Дэниса за грудки или нет. А физрук долго думал, прежде чем ответить. И на его лице совесть и неприязнь к Дэнису боролись со служебными обязанностями и неприязнью к Латышеву.
— Денис, у этого парня есть справка, он проходил медосмотр. Я это знаю совершенно точно.
Латышев действительно проходил медосмотр, потому что перед отъездом мама не знала, удастся устроить его в столовую «Айвазовского» или нет. Не удалось. Слишком крутая столовая оказалась для кухаркиных детей.
— И что? Теперь все, кто прошел медосмотр, могут занимать место на закрытом пляже? — Дэнис посмотрел на физрука сверху вниз.
— Саня, сюда на самом деле можно проходить только по санаторным книжкам, — физрук посмотрел на Латышева как-то жалостно, словно извиняясь.
— А с каких это пор родственников Корейко причисляют к руководителям партии и правительства? Теперь все, кто заработал свой подпольный миллион, могут занимать место на закрытых пляжах? — безжалостно поинтересовался Латышев.
Если физрука уволят, Наташка уедет. Это подумалось само собой, и, в общем-то, Латышев не стал бы плакать из-за отъезда Наташки. Но он вдруг понял, что они с физруком в одной лодке. Только он, Саня Латышев, ничем не связан, его можно лишь выставить за ворота, и не более. И, наверное, не стоит дожидаться, когда это сделают силой…
Он сгреб ласты, маску и поднялся.
— Поищу-ка я берег погостеприимней, — проворчал он себе под нос.
Когда Латышев выбирался на камни в стороне от поселкового пляжа, он уже точно знал, чего хочет: иметь неразменный рубль. То ли обида застила ему глаза, то ли собственная судьба казалась совсем уж безнадежной, но он вдруг поверил в существование Вечного вора и его неразменного рубля. Кто знает, что это такое — неразменный рубль? Может, обладая им, вовсе не потребуется покупать миллион коробков спичек, чтобы встать на одну ступеньку с Дэнисом.
Полуденное солнце палило нещадно, и хотя Латышев никогда не обгорал, тут заметил, как жжет плечи и печет голову. Дорога к Партенитской улице показалась пыльной и душной; стоило отойти от моря на сотню метров, и его свежее дыхание завязло в прибрежной зелени. Горы тут были выше, чем вокруг Геленджика. И красивей. За них цеплялись облака, шапками наползали им на глаза и почему-то звались обезьянами.
Черная собака мирно спала в тени той же пятиэтажки, только переместилась в сторону вместе с тенью. Латышев решительно вытащил ремень из джинсов, сделал из него петлю и свистнул. Доверчивый песик с готовностью поднял голову.
— Иди сюда, животное, — Латышев чмокнул губами.
Наверное, черная собака никогда не видела зла от людей, потому что без колебаний поднялась на ноги, преданно заглядывая Латышеву в глаза, и сделала неуверенный шаг вперед.
— Иди-иди, не бойся.
Нет, пес не боялся — он не сразу поверил своему счастью, не сомневаясь: раз позвали, значит, что- нибудь дадут. Ничего не стоило накинуть петлю ему на шею.
Душить собаку посреди улицы Латышев поостерегся, и пес без колебаний побежал рядом на удавке, как на поводке. Наверное, он когда-то был домашним… Кусты неподалеку от хозяйственного магазина подходили для задуманной миссии вполне, и подниматься в горку пришлось недолго. Место было нелюдное, машины проезжали не чаще двух раз в день, и Латышеву бы никто не помешал (если бы, конечно, не следил за ним в бинокль из окна высотки).
Пес пролез в кусты вслед за Латышевым, а потом сел, выжидающе глядя на нового «хозяина», и вывалил язык, что называется, на плечо. Латышев зажмурился: это надо сделать, надо обязательно. Иначе у него никогда не будет неразменного рубля. Иначе грош ему цена. Иначе он слюнтяй и кисейная барышня. Нет, ради полуночной встречи с Кристинкой он бы на такое не решился — не стоит оно того.
И надо-то немного… Латышев вздохнул и перекинул ремень через сук потолще — осталось только дернуть. Пес продолжал смотреть в лицо с неизбывной преданностью, и Латышев закрыл глаза. Иначе у него никогда не будет неразменного рубля! Иначе он никогда не встанет на одну ступень с Дэнисом, никогда не утрет ему нос. Само собой в голове всплыло: «Тварь ли я дрожащая…» Не старушку ведь — шелудивую собаку, разносчицу заразы и блох. Слезы резью подступили к глазам, встали в горле болезненным комом. Латышев вдохнул и… дернул ремень на себя.
Пес сначала взвизгнул по-щенячьи жалобно, а потом захрипел, дергая лапами. И так страшен был этот хрип, так безнадежен, что рука разжалась сама собой. Латышев разревелся, как девчонка, подхватил собаку на руки и сорвал удавку с шеи невинной твари. Пес (потрясенный предательством?) рванулся из рук, царапая ему грудь, спрыгнул на землю и задал стрекача — назад, к родной пятиэтажке.
Латышев сквозь слезы видел, как тот выскочил на дорогу и приостановился, оглядываясь. И улыбка уже потянула губы в стороны (не надо никакого неразменного рубля, черт с ним, с этим Дэнисом!), как вдруг из-за поворота (словно при замедленной съемке) выкатила огромная черная «Волга» и бампером ударила лохматое собачье тельце, тут же отлетевшее на десяток шагов вперед.
Латышев, размазывая слезы по щекам, выбежал на дорогу — водитель даже не остановился, как будто не заметил, что сбил пса. И Латышев зачем-то побежал ей вслед, размахивая кулаками, как вдруг увидел, что с заднего сиденья на него смотрит парень в сером костюме: тот самый, что вчера на лоджии рассказывал о Вечном воре. А может, это только показалось — из-за слез?
Пес был мертв, да это и неудивительно: «Волга» ехала быстро, набрав скорость на подъеме. Латышев присел на одно колено перед убитой собакой (слезы лились ручьем, и плечи тряслись от рыданий) и обхватил голову руками. И он, конечно, подумал о знаке судьбы, о том, что какая-то высшая сила подарила ему этот мохнатый окровавленный трупик, но уже не хотел этого подарка — и многое бы отдал, чтобы пес сейчас бежал к своей пятиэтажке, живой и невредимый. И винил себя: если бы он не мечтал об этом неразменном рубле, не выдумывал глупостей, не тащил собаку в кусты, сейчас все было бы иначе!
Но слезы высохли, едва из-за угла послышались голоса и смех. И кто-то внутри ехидно произнес: «А ты думал, неразменный рубль — это так просто?»
Латышев, еще не успев толком подумать и содрогнуться от отвращения, сгреб мертвую собаку в
