по миру пошли!
– А к тебе староста заходил, – довольно сказала мама, не обратив на Полеву внимания, – очень так уважительно, не велел будить. Просил зайти, когда проснешься.
– Чего надо-то ему? – Нечай потянулся.
– Не сказал толком. Я уж и так, и так расспрашивала. Сказал только, что Туча Ярославич службу тебе нашел, постоянную, и за хорошие деньги, – мама вздохнула и заулыбалась.
Вот только службы у Тучи Ярославича Нечаю и не хватало!
– Всю жизнь мечтал, – процедил Нечай и полез с печки вниз.
– Что это ты там бормочешь? – встрял Мишата, – службе не рад?
– Да не пойду я к нему на службу! – рассмеялся Нечай, – вот мне надо очень!
– Я тебе рубашку чистую достала, – испуганно сказала мама, – и полушубок почистила. К старосте-то не каждый день ходишь…
– У старосты я вчера был, и ничего, – Нечай обнял ее за плечо и поцеловал в макушку – ростом она едва доставала ему до плеча, – в обычной рубашке. Но чистую все равно давай.
Чистая одежда до сих пор приводила Нечая в трепет. Чистая одежда и баня. Когда он в первый раз после монастыря мылся в бане у старого ведуна, то расплакался.
– Ты с ума сошел? – тихо спросил Мишата, – как это ты к нему на службу не пойдешь?
– А так и не пойду.
– Слушай ты, лентяй… Не дури! Всех нас под монастырь подвести хочешь? – Мишата повысил голос.
– Но к старосте-то сходишь? – робко спросила мама.
– Схожу, схожу. Чего ж не сходить, – ответил Нечай, любуясь чистой рубашкой с вышитыми на рукавах и по вороту птицами.
– Нечай! Я с тобой разговариваю! – окликнул его Мишата.
– Не может быть! И о чем? – Нечай скинул грязную рубаху.
– О службе у боярина. Или ты не понял?
– Оставь в покое мою службу. Это мое дело.
– Тебя жизнь ничему, я смотрю, не научила, – фыркнул брат.
– Как раз наоборот, – Нечай поспешил одеться, чтоб не напоминать Мишате лишний раз, каким образом его учила жизнь. К маме спиной он старался не поворачиваться, вспоминая, как она всю ночь рыдала, увидев его со спины в первый раз.
– Туча Ярославич тебя, голодранца, к делу приставить хочет, а ты что?
– Я сказал, это мое дело! – окрысился Нечай и собрался выйти на двор.
– Сынок, – на этот раз мама была на стороне Мишаты, – может не надо так, а? Может, хорошая служба? Ты подумай сначала, сразу не отказывайся.
Нечай ничего не ответил и сжал зубы. Если бы мама только узнала, что за службу он вчера сослужил Туче Ярославичу, она бы и думать ему не предлагала.
Староста встретил его радушно, хлопнул по плечу и усадил с собой за стол. Нечай только что пообедал, но от жареной утки не отказался – хорошо жил староста, мясо по четвергам ел.
– Утром из усадьбы ключник приезжал, справлялся, жив ты или как, – староста налегал на утку и говорил невнятно, – четверых вчера оборотень разорвал. Трех егерей и конного одного, родственника Тучи Ярославича.
Нечай жевать перестал – под такие разговоры утка не пошла.
– Велел тебе деньги передать. Сейчас поедим – отдам.
Нечай поперхнулся. Сон, мучивший его все утро, явью не стал. Деньги брать не хотелось, он испытывал что-то вроде чувства вины. Егерей он видел только мельком, о родственнике Тучи и вовсе не сожалел, но как бы там ни было, эти люди прикрывали его, а сами оказались жертвами, и он им ничем не помог.
– Рассказал бы, что там было, а? – староста посмотрел Нечаю в глаза, а с печки выглянули любопытные мордашки его внуков.
– Не помню, – угрюмо ответил Нечай, – ничего я не видел.
– Да ты ж первым шел? – подозрительно спросил староста, – как это ты ничего не видел? И чего это тебя не тронули, а?
– Мертвым прикинулся, поэтому и не тронули.
– Ишь ты… молодец, догадался. Страшно было?
– Не знаю. Не помню, – Нечай отмахнулся.
– Ладно. Потом оклемаешься – расскажешь, – вздохнул староста, – Туча Ярославич тебя за это к делу приставить хочет. В дьяконы обещал рукоположить, служить у него в часовне. Служба плевая, это не на Афонькином месте крутиться. А денег платить обещает восемь рублей в год. Так что свезло тебе, парень.
Да уж… Нечай сжал зубы.
– А что? Пару раз в неделю – обедня,[2] ну, покрестить младенцев дворовых – раз в год, причастить умирающих. На сотню человек не велика забота.
– Дьякон не может крестить и причащать, для этого иереем надо быть, – скривился Нечай.
– Да брось! Вон, в соседней деревне дьякон уже пятнадцать лет и причащает, и крестит, и все ничего! А у Тучи сейчас вообще монах-расстрига служит. Только старый он уже, вот Туча и приискал ему замену.
– И литургию в часовне не служат, – на всякий случай добавил Нечай потихоньку. Глухая, отчаянная злость зашевелилась в груди. Попал! Всю жизнь бежать, и тут… На глаза едва не навернулись слезы. Черт его дернул вчера выйти на дорогу и встретить боярина! Благодетель… Нечай громко скрипнул зубами, так что староста посмотрел на него с удивлением.
– Туча Ярославич, когда с покойниками своими разберется, сам к тебе приедет. Поблагодарить. Ключник говорит, понравился ты ему. Только смотри, палку-то не перегибай, как вчера.
Нечай растеряно кивнул.
– А у меня тоже дело к тебе имеется. Деньги, вишь, к деньгам идут. Скоро ты в Рядке самым богатым человеком будешь!
– Какое дело-то? – устало спросил Нечай. Да никаких денег не надо, лишь бы в покое его оставили!
– Я боярину к зиме должен отчет дать: с кого, сколько и за что получил. Ты ж знаешь, я писать не мастак, так, цифры карябаю, да и то с трудом. Раньше Афонька грамоты мои переписывал, только он берет больно много, а ты, я слышал, не жадный. Перепишешь?
Нечай пожал плечами:
– Чего ж не переписать…
Это не в часовне литургии служить.
– По две копейки за лист заплачу, хорошие деньги. Листов сорок выйдет, а мне два раза надо: один мне, другой – Туче Ярославичу.
– Афонька, небось, гривну за страницу просил? – хмыкнул Нечай.
– Просить он, может, и просил, да кто б ему столько заплатил! – захихикал староста, – нет, честно скажу – по пять копеек он брал. Жадный, собака. Так как? Возьмешься?
– Возьмусь, возьмусь, – успокоил его Нечай, – бумаги только дай с запасом, чернил… Перьев сам найду. А то по полушке за лист бумаги отдам – от твоих хороших денег ничего не останется.
– Это – как скажешь, это я понимаю, – согласился староста, – сто листов тебе хватит? Что не испишешь – себе оставишь, тоже барыш.
– Хватит, – кивнул Нечай. Писал он чисто и испортить бумагу не боялся.
После обеда староста битый час показывал ему, что писать в отчете, дал тот, что писал Афонька в прошлом году, исчирканный и исправленный. Все четыреста дворов Рядка: дети, жены, коровы, лошади, овцы, кузницы и мастерские, дома, сараи – отчет включал всё.
– Вот тут умерших я вычеркнул просто, а если ребенок народился – я вписал. А вот тут, смотри, у Семена лошадь пала, я ее вычеркнул. Так он молодого конька купил, я зачеркивание перечеркнул. Понятно будет?
Нечай хмыкнул.
– Вот тут написано, сколько за что боярину причитается. Ты уж посчитай, ладно?
