высокими каблуками выпали у нее из рук, со стуком ударившись о пол.
Он, конечно же, шутит.
Или нет?
Эмили потерла виски кончиками пальцев, медленно опустилась на край дивана и потрясла головой, совершенно одурев от этого признания.
– Давай по порядку, – сказала она, немного оправившись. – Ты не хочешь, чтобы я любила тебя, потому, что считаешь, мне будет плохо, если с тобой произойдет несчастье?
Дрю заметно напрягся.
– Примерно так.
Значит, из-за этого он ее мучит?
– Такой несуразицы в защиту безответственности я еще не слышала.
– Я это пережил, понимаешь? – Он заговорил громче. Похоже, обиделся. – Видел своими глазами, что получается, когда любят слишком сильно.
– Ты пережил тяжелые времена, это верно. Мама умерла, потом отец опускался у тебя на глазах. Такое детство – травма для любого. Но ты не задумывался никогда, могут ли одни люди быть душевно сильнее других?
Он повернулся и пошел к пустому камину. Встал перед ним, по другую сторону комнаты – руки опять в карманах, плечи ссутулены.
– Смерть – это часть жизни, – продолжала Эмили. – Она приходит, забирает близких, но ты продолжаешь жить. – Она встала и двинулась к нему, вовсе не уверенная, что сможет изменить убеждения, сложившиеся за двадцать с лишним лет – убеждения, которых сама толком не понимала. – Да, все мы безмерно грустим о потере любимых, но твой папа жалел только себя. И, вместо того, чтобы хранить благодарную память о твоей матери, он опозорил ее.
Дрю глянул вниз, на нее, и в этом взгляде таился ледяной холод.
– Ты не знаешь, о чем говоришь. – Он произнес это спокойно. – Тебя там не было.
– Не было, но ты же сам сказал: он махнул на себя рукой. И на своих сыновей тоже, что еще хуже, ведь в то время он больше всего был им нужен. И ты больше всего нуждался в нем именно тогда.
– Это так, – резко ответил он. – Будь я проклят, если когда-нибудь… если я устрою такое кому-то, кто любит меня.
Ясно!.. Оговорочка по Фрейду. Так вот почему он ее выпихивает.
– Вот в чем дело! – Его свирепо насупленные брови Эмили проигнорировала. У нее не было выхода, она билась за свою жизнь – за свою жизнь с ним. – Ты струсил потому, что боишься кончить, как он. Хотя ты и думаешь что, возможно, влюбился в меня, но оставить меня все же легче, чем признать правду. Так ты ничем не рискуешь, верно?
В его глазах мелькнула паника, мгновение он выглядел ранимым, но к нему тут же вернулась твердость.
– Глупости.
– Правда? – Эмили была настроена решительно. – Ты до смерти боишься, что уничтожишь сам себя, как сделал твой папа, и этот страх сделал тебя беспомощным. Так вот, если ты не поумнеешь, кончишь тем, что к старости останешься один-одинешенек.
– Пожалуй, тебе лучше уйти.
Холодная угроза в его голосе предупреждала, что она зашла слишком далеко, ковыряясь в открытой, все еще болезненной ране. Потерпит, легкомысленно решила Эмили. Ей и в самом деле было все равно. Не то, чтобы она хотела делать ему больно; но ведь если не открыть ему глаза сейчас, он так и не увидит истинного положения дел.
Глянув в его грозное лицо, Эмили поняла, что ей лучше бы сейчас пулей вылететь за дверь. Вместо этого она уперла руки в бока и приняла не менее грозный вид.
– В чем дело? Не хочешь сознаваться себе в том, что творишь? Или не хочешь видеть, от чего отказываешься, потому что кто-то оказался эгоистом и решил, что имеет право сходить с ума и губить себя, не считаясь с другими?
Дрю грязно выругался и потянулся за загудевшим пейджером, висевшим на поясе. Выругался еще несколько раз, отошел от нее, поднял телефонную трубку и принялся тыкать кнопки. Эмили надела туфли и подобрала сумочку. Дрю не желает видеть истину, и ей ничего не остается, как уйти.
– Еду, – сказал он, кладя трубку.
Простейший, выход, подумала она. Повезло парню, кто-то спас его от дальнейшего самоанализа. А ей вот не посчастливилось, и придется залечивать разбитое сердце… ну, лет так пятьдесят-шестьдесят.
Дрю вернулся в гостиную.
– Не знаю, как и сказать…
– Прощай. – Эмили вздохнула, признавая поражение.
Время. Тоже одно слово, и, похоже, его она исчерпала до конца.
Он поймал ее за руку, не успела она повернуться, чтобы уйти.
– Не то. Эмили, подожди.
Спокойствие в его голосе насторожило ее, и сразу откуда-то возникло мрачное предчувствие, не имеющее ничего общего с их совместным будущим – или неосуществимостью такового.
– Случилось что-нибудь?
– Звонил Бен. Твоя бабушка и сиделка в безопасности, но школа горит. – Он подтащил ее за руку вплотную. Наконец-то на Эмили снизошло благословенное отупение вместе с глухим звоном в ушах. – Право, мне жаль, – добавил он. – На этот раз спасти ее не удастся.
Дрю медленно вырулил на стоянку на противоположной стороне от того, что недавно называлось «Кулинарной академией Норрис». Громоздкие красные машины стояли вдоль бульвара, повсюду вились шланги, пожарники браво сражались с огненным чудовищем.
Густой черный дым волнами шел вверх, строение уже полностью было охвачено пожаром. От здания ничего не останется. Все, на что можно надеяться, – это не дать огню распространиться на соседние постройки.
– Как можно нечто подобное устроить специально? – недоумевала Эмили. – Мне это совсем непонятно.
– У поджигателя своя логика. Если он хочет мстить, то всегда найдет оправдание своим действиям. – Дрю поставил машину в дальнем конце стоянки, подальше от жара, и заглушил двигатель. – По его мнению, он исправляет то, что считает несправедливостью. Око за око, так сказать.
Эмили расстегнула ремень безопасности и повернулась, чтобы посмотреть ему в лицо. К беспокойству, читавшемуся в ее глазах, присоединилось нежелание верить.
– Неужели месть?
Дрю не понимал, чему она удивляется. Ведь они уже обсуждали поджоги из мести.
– Поджигали преднамеренно, с определенной целью.
Дрожащими руками Эмили открыла дверь и выскользнула на тротуар.
– Я переселяю бабушку в гостиницу.
– Давно пора. – Дрю сказал это жестко, с упреком. Его охватил страх того, что могло бы случиться. – Строения можно воссоздать, людей нет.
Возмущенный взгляд и хлопнувшая дверь. Он в расстройстве ударил ладонью по баранке. Двух часов не прошло, а его день успел из плохого стать очень плохим, а теперь совсем никуда не годился. Дрю готов был ненавидеть себя за то, что причинил душевную боль Эмили, но и ею он был не доволен. Психоаналитик доморощенный. Объясняй что-нибудь такой… Даже если она права, слушать это было очень горько.
– Нечего читать мне мораль, Дрю, – выпалила она, когда он ее нагнал. – Поймай лучше этого сукина сына, чтобы бабушка могла жить спокойно и не бояться, что какой-то недоделок сожжет и то немногое, что у нее осталось.
И гордо зашагала в сторону, через автостоянку к креслу-каталке, с которого бабушка смотрела на уничтожение ее школы, защищенная тенью большого дерева. Сьюзет стояла рядом.
Дрю приступил к служебным обязанностям, показав свое удостоверение полицейским у заграждения. Когда ему скажут «можно», он, не рискуя излишне, отправится осматривать пожарище, а пока есть
