прочно в его руках. А надо заметить, до митинга существовали опасения относительно того, как он пройдет: доходили слухи об обструкции, которую якобы готовила группа антисоветски настроенных лиц. Но то ли слухи были ложными (а может быть, и намеренно пущенными), то ли не рискнули эти люди противопоставить себя подавляющему большинству участников митинга.
Да, на то, что называется массовой психологией, первый космонавт воздействовать умел. Впрочем, и на психологию отдельных людей тоже.
Ну, а как же все-таки со славой Гагарина?
Мне кажется, что нес он ее очень легко. Нигде и ничем не афишировал. Более того, пользовался каждой возможностью, чтобы сделать как бы шаг в тень в интересах более справедливого воздаяния тем, кого считал в этом смысле более достойными.
Накануне своего полета, выступая на сборе стартовой команды и всех участников пуска на площадке перед уже установленной ракетой, Гагарин заявил: «Мы все делаем одно и то же дело, каждый на своем рабочем месте».
И твердо стоял на этой точке зрения в дальнейшем, уже неся на своих плечах груз всемирной известности. Однажды прямо сказал в очередном интервью: «Порой становится обидно, когда говорят о космонавтах, поют о космонавтах, сочиняют книги и стихи. Но ведь космонавт — это тот человек, который завершает работу сотен и тысяч людей. Они создают космический корабль, топливо, готовят весь комплекс к полету. Придет время, и мы узнаем их имена…» (Вспомним, что это говорилось в то время, когда даже С. П. Королев и М. В. Келдыш именовались Главным конструктором и Теоретиком космонавтики).
Так же вел себя Гагарин и по отношению к товарищам — космонавтам, выполнившим полеты после него.
Очень запомнилась мне телевизионная передача в августе шестьдесят второго года, после одновременного полета А. Николаева и П. Поповича на космических кораблях «Восток-3» и «Восток-4». На экранах телевизоров появились сидящие за небольшим овальным столиком все четыре имевшихся к тому времени в наличии советских космонавта: Гагарин, Титов, Николаев, Попович. В своем выступлении Гагарин усиленно напирал на то, что ему «неудобно перед товарищами: я же сам всего один виток сделал, а они вон сколько!» О том, что он был первым, разумеется, не напоминал. Несколько столь же подчеркнуто скромных слов сказал и Титов. Им обоим явно хотелось, чтобы этот день был не их праздником, праздником их товарищей Андрияна Николаева и Павла Поповича, только что вернувшихся из космических полетов, естественно, более сложных, чем предыдущие. И первые космонавты мира всячески старались держаться в тени, делали все от них зависящее, чтобы так оно и получилось.
И в дальнейшем Гагарин всегда старался не выделять себя не только из шеренги уже слетавших в космос и ставших всемирно известными своих коллег, но и из среды молодых летчиков, еще только стремящихся в Центр подготовки. Герой Советского Союза космонавт Ю. Глазков и сейчас вспоминает теплую товарищескую поддержку, оказанную ему Гагариным в трудную минуту: «…Оставалось только собеседование на комиссии. Я, видимо, переволновался, и Юрий Алексеевич очень мягко и ненавязчиво помог мне прийти в себя».
Совершенно не воспринимал Гагарин и молитвенно-почтительного отношения к своей персоне, исключающего возможность какой бы то ни было шутки по его адресу.
Однажды я был свидетелем того, как ему рассказали, что очередную входящую в моду девчачью прическу — косички с бантиками вбок — прозвали «полюби меня, Гагарин!». Он очень смеялся, причем смеялся без малейшего оттенка самодовольства (вот, мол, какая популярность, даже прически в мою честь называют!) или, напротив, уязвленного самолюбия (как это столь мелочное дело связывают с моим именем!). Смеялся, потому что ему смешно.
Впрочем, не всякую шутку он поддерживал так охотно. Всеяден в этом отношении не был. Увидев однажды юмористический рисунок, на котором он был изображен стоящим у доски и назидательно читающим лекцию о космическом полете Герберту Уэллсу, Алексею Толстому и Жюлю Верну — вот, мол, все, оказывается, совсем не так, как у вас написано, — Юра недовольно поморщился: «А то без меня они, бедные, не справились…»
Нет, не загипнотизировала мировая слава этого человека. Устоял он перед ней. Выдержал.
И — что, я думаю, особенно важно — положил этим начало традиции: чтобы никто из наших космонавтов (а их теперь уже, слава богу, более полусотни) не проявлял склонности к тому, что называется «взбираться на пьедестал», а если такая склонность все же возникнет — удержался бы. Самостоятельно или не без помощи товарищей, но обязательно удержался!
Впрочем, почему только из космонавтов? Наверное, сила и значение такого примера по своему нравственному влиянию на людей выходит далеко за пределы космонавтики! Чем и ценны.
Быстро прошли недели занятий на тренажере. И вот настал день, когда я смог сказать:
— Ну, вот и все, ребята. Наши с вами дела окончены. Все, что надо, вы умеете.
Они действительно умели все. Все, что можно было проимитировать на тренажере, — и все, что мы смогли предусмотреть… Но все ли?.. Не раз возвращался я мысленно к этому мучительному вопросу. Прецедентов нет. И авторитетов нет. Никто и никогда проблемой подготовки космонавтов конкретно не занимался. Кажется, отработали и нормальный одновитковый полет, и ручное управление спуском, и всякие отказы в системах корабля… Вроде бы ничего больше не придумаешь.
И тем не менее — все ли?..
А вскоре наступил и день экзаменов.
Он был посвящен самому главному элементу подготовки космонавтов — практической работе в космическом корабле, то есть на тренажере. Второе же испытание проходило в Центре подготовки космонавтов, где наших подопечных экзаменовали по всем предметам (их набежало довольно много, этих предметов), которые они проходили.
В состав комиссии входили ученые, летчики, конструкторы, медики — специалисты многих отраслей знаний, из совокупности которых возникала — еще только возникала — космонавтика. Сейчас, в наши дни, готовность к полету будущих космонавтов проверяют самые компетентные в этом деле люди — уже летавшие космонавты. Тогда такой возможности не было.
Председательствовавший на заседаниях комиссии генерал Каманин вызывает первого экзаменующегося.
— Старший лейтенант Гагарин к ответу готов.
— Занимайте свое место в тренажере. Задание — нормальный одновитковый полет.
...Дальше все пошло спокойнее. И для меня, и для всех участников этой не имевшей прецедентов работы, и, главное, как мне кажется, для самих экзаменующихся. Оно и понятно — вновь возникла обстановка, ставшая за последние месяцы привычной: тот же шар, те же тумблеры, ручки и приборы, положения и показания которых требуется проверить, та же процедура «пуска», тот же еле заметно ползущий «Глобус»…
Нормальный одновитковый полет все испытуемые выполнили безукоризненно. Так же успешно справились они все и с имитацией ручного управления спуском. Потом пошли «особые случаи». Члены комиссии вошли во вкус — вопрос сыпался за вопросом, один забористее другого.
Андриян Николаев на вопрос одного из экзаменаторов, что он будет делать не помню уж сейчас точно при каком именно, но каком-то очень уж хитром отказе, без малейшего замешательства ответил:
— Прежде всего сохранять спокойствие.
В этом ответе было все: и действительно разумная рекомендация, пригодная для любой ситуации космического полета, и, наверное, умелый «экзаменационный» маневр, оставляющий некоторое время для раздумий (действительно, через несколько секунд Николаев дал совершенно верный ответ), и, главное, — в этом ответе весь Андриян, с его невозмутимой собранностью и завидным умением держать свои эмоции в кулаке. Тогда я еще не знал, что незадолго до своего прихода в отряд космонавтов Николаев вынужденно посадил без малейших повреждений сверхзвуковой реактивный истребитель с отказавшим двигателем (кстати, в том, что не знал — после стольких разговоров с будущими космонавтами об их летной работе — тоже проявился Николаев). Но когда узнал — совсем не удивился.
Философский ответ Андрияна оказался чем-то вроде переломного момента в ходе экзамена. Дальше все пошло как-то спокойнее, легче, я бы сказал даже — веселее.
А назавтра шесть молодых людей — будущих космонавтов — должны были показать уже не то, что
