— Я разве говорю о деньгах?
Мужчина застывает. Он не ожидал, что получит по морде. Он, похоже, не привык к насилию. Он словно впал в кому. Он не прикрывает лицо и не пытается защищаться. Надин бьет его в висок ночником. И вскрикивает в момент удара, как теннисистка. У мужчины подкашиваются ноги. Маню хватает его за горло и валит на пол. Она почти ничего не весит, но она так разъярена, что без труда справляется с ним. Садится ему на грудь и сдавливает горло. Мужчина начинает кричать — Надин хватает покрывало, накидывае ему на лицо и садится верхом. Он отбрыкивается, но они держат его крепко. Маню шепчет:
— Дурак, зачем ты только достал гандон. С гандоном ты прокололся. Мы тебя раскусили, ты — сам гандоновый тип. Если ты трус, то не трахай незнакомых девок. Заруби себе на носу. Надо быть осторожней. Никогда не знаешь, на кого нарвешься. Сегодня ты нарвался на блядву, которая убивает таких гандонов, как ты.
Мужчину бьют судороги. Он яростно колотит по полу руками. Быть может, он в детстве занимался дзюдо и сейчас вспомнил, как просят о пощаде.
Надин встает и бьет его ногами, как Фатима била легавого. Чем больше бьет и сильнее, тем заметнее, как что-то лопается под ее ударами. Она чувствует, как на совесть работают мышцы ее ног.
Они пинают тело, пока тип не перестает шевелиться.
Девицы вспотели и еле дышат. Маню приподнимает покрывало, с отвращением кривится и встает.
В пиджаке они находят немного денег.
Они моют руки, подкрашивают ресницы. Нервно усмехаются, повторяя: «Что, слабо тебе?» и «Гандон рваный!»
Никто их не останавливает, когда они покидают отель. Они сделали все без лишнего шума.
Надин настаивает на том, что бы сесть в поезд.
На улице их охватывает приступ безумного смеха. У Надин заболела спина, и ей надо остановиться, чтобы передохнуть. Маню трясет головой:
— Вот, блядь, я даже поверить не могу. Этот мудак думал, что я стану глотать его малафью, а я взяла и яйца ему поцарапала. Вот бедняга! Не повезло ему, что ни говори!
Глава двадцать четвертая
Они проходят через весь состав в поисках купе для курящих. Усаживаются, но Маню тут же уходит в вагон-бар за «баунти».
Надин включает плеер, смотрит в окно. В поезде почти никого нет, кондиционер не работает. Без желаний легче жить. Особенно ночью.
Маню дергает ее за рукав:
— То место, куда мы едем, недалеко от Коломбея. На обратном пути, если хочешь, зайдем в аптеку.
— Если получится с брюликами, поедем сразу в Нанси, чтобы встретиться с Фатимой. Будет херово, если попадемся, не отдав их. Мне вообще плевать на аптеку, какого черта туда возвращаться. Хочешь навестить мать?
— Он убил твоего приятеля.
— А если не он, а его брат?
— Жаль, а то я хорошую реплику придумала. Заходим, разглядываем конфетки, опираемся о стойку, шутим и заявляем: «Ты знаешь, мудак, что это был наш приятель». Вот так.
— И ты называешь это убийственной репликой?
— Ага. Просто и эффективно. Идеально, правда?
— А я вот что придумала: свидетелей надо оставлять побольше. Это еще эффективнее, чем просто убивать. Оставлять в живых. Пусть вспоминают и мучаются. Уцелевшие будут все время рассказывать, вскакивать по ночам. И каждый раз обсираться от страха, вспоминая этот момент. Его разбирает до кишок, и он может в любой миг навалить от страха в штаны. Мы совершили крупную тактическую ошибку. Надо было оставлять побольше свидетелей.
— У тебя много патронов?
— Не особенно. Но на пару дней еще хватит. Все зависит от того, сколько потратим.
— После того, как отдадим долг Фатиме, я хочу вернуться в Бретань. Там куча красивых мест, офигенные скалы… Я вот размышляю, что лучше — спрыгнуть в пустоту или сгореть заживо? Хотя самоубийство — это слишком пафосно. После рандеву в Нанси предлагаю совершить прыжок с тарзанки без резинки… Чудо, что мы еще живы. Надо, чтобы финал был таким же блестящим, как начало. Похохмить напоследок. Пока нас не зажопили, выбрать для прыжка место получше.
— Лады. Только тебе придется меня подтолкнуть, мне, боюсь, смелости не хватит.
— Не бойся, подтолкну.
Маню вскрывает банку пива, принесенную из бара, и добавляет:
— Фатима согласилась на затею с брюликами, потому что хочет потом нам помочь. Перепродать товар и убедить нас смыться подальше. Они, эти двое, не такие, как мы, они лузеры, которые все еще верят, что выкрутятся. Поэтому я предлагаю прыгать сразу и пока нас не переубедили.
— Этого мало. Над еще оставить записку для газет: «Они спрыгнули с тарзанки без резинки», а то напишут черт знает что.
— Блестящая мысль.
Надин опять включает плеер: everyday, the sun shines[25], все же неприятно ощущать, что она в последний раз слышит эту песню.
Но ее не берет ни тоска, ни печаль. На Маню розовая блузка с кучей пятен от шоколада — она расстегнула ее до пупка, открывая невероятный бюстгальтер. Она красит ногти розовым лаком.
Надин обещает себе собраться в последний момент и вспомнить ее именно такой. Отличный финальный кадр.
Глава двадцать пятая
Солнце печет еще яростней.
В глубине ухоженного сада виднеется дом архитектора с множеством окон. Лестница из серых камней, извилистые дорожки, по бокам которых цветут яркие цветы. Как на рисунке уравновешенного ребенка. Показательное жилище в глубине показательного участка. Фатима описала его точно. Но Надин представляла его все же другим.
Они пришли пешком и нашли дом без труда. Баскетки натерли Надин щиколотку. Ей нужны носки, и поскорее. Она задыхается, чувствует, как пот течет по шее и на спине.
Маню жует жвачку, засунула в рот сразу несколько пластинок и шумно сглатывает слюну. Ее золотистые туфельки продрались — у нее кривая походка и она моментально растаптывает обувь.
Надин говорит:
— Удивительно, как быстро начинаешь походить на бродягу. Словно бомжуешь уже много месяцев.
— Истинная натура вылазит наружу.
— Ну да, натура у тебя сильная. И ты не прилагаешь особых усилий, чтобы прикрыть ее лаком.
— А барак у него ничего себе. Этот говнюк постарался сделать из дома конфетку.
Надин звонит. Они решили, что разговаривать будет она, поскольку она вызывает больше доверия. Они скажут, что занимаются анкетированием. Если он откажется их впустить, у Маню под рукой пушка, и они все равно прорвутся. А там видно будет.
Задача — заставить его открыть сейф. Исход не очевиден, ведь у него никакого интереса делать это.
