— То-то у него видок такой. Это Карлос его разукрасил?
— Нет, папаша девчонки постарался. Добрый католик. Хочет, чтобы они под венец пошли.
— Бедолага.
— Да черт-те что из него выросло, — заметила Мэри. — Только на пользу, если у него будет пухленькая женушка да дюжина пострелят. А то не ровён час пырнут ножом — и все.
— Вы сегодня не в духе.
— Сегодня два года, как Бо похоронили. На меня всегда находит.
Шпандау уселся за стол. Мэри поставила перед ним тарелку и стакан, положила вилку и нож. Наполнила стакан. Сняла пленку с миски. Шпандау положил себе еды.
— Так и не спросишь, где Ди?
— Поддерживаю загадочный имидж. К тому же проголодался я.
На самом деле ему до боли не терпелось увидеть Ди. И они оба это знали.
— Она в конюшню пошла. Хоуги тебе готовить.
— Хорошо.
— Все-таки паршивец ты редкостный, — улыбнулась Мэри. — Она все утро на нервах, ждала тебя.
— Разве вы должны мне об этом говорить?
— Уж не знаю, что у вас двоих там разладилось. Все в игры какие-то играете. А я так и не поняла, чего вам вздумалось расплеваться-то. Любите ведь друг дружку. И оба так и будете маяться всю жизнь.
— В жизни вообще все сложно.
— Да просто, еще как просто, — отрезала Мэри. — И всегда так было. А такие вот вроде вас двоих, интеллектуалов чертовых, делают вид, что сложно, и все портят. Мир-то как вертелся, так себе и вертится. Всего-то и надо — научиться держаться и не падать. Вон — как лошади.
— Это вы намекаете на мое последнее выступление в Салинасе?
— Нет. Но слышала, ты там не блистал. Дай-ка палец посмотрю.
Шпандау показал ей палец, она рассмеялась.
— Что ж ты его суешь куда ни попадя? Вот и Бо говорил, что ты его когда-нибудь отчекрыжишь. И похоже, тебе это чуть было не удалось. — Она села напротив Шпандау и посмотрела на него. — А тебе не приходило в голову, что я не ровен час помру?
— О смерти думаете?
— Они же разорвут ранчо на клочки и загонят тем придуркам, которые смотрят Опру Уинфри,[24] — сказала Мэри.
— Тогда на вашем месте я не стал бы умирать.
— Мальчикам плевать на ранчо. А Ди в одиночку им заниматься не будет. Ей это по силам, думаю, но она не станет.
— Мэри, но ко мне это вообще никакого отношения не имеет. Господи, вы бы не подначивали меня так, будь здесь Ди.
— Упрямая она. Может, хоть у тебя еще капля здравого смысла осталась.
— Это Ди от меня ушла, — напомнил Шпандау.
— Ты ее отпустил.
— Ну конечно, остановишь ее.
— Черт побери! Да пусть работает в школе. А ты ранчо займись.
— А может, надо спросить ваших сыновей, что они думают по этому поводу?
Для них это просто кусок сухой земли где-то в глуши, который ничего для них не значит. Деньги у меня есть, я могу с ними договориться. Хотя они не сильно в этом нуждаются. Ранчо может перейти к Ди, если она захочет. Они и слова не скажут.
— Вы бы лучше с ней самой поговорили.
— А я с тобой говорю, паршивец. Ты бы пораскинул мозгами да понял, чего хочешь. Времени-то не так много осталось.
— Мэри, вы у нас как огурчик. Или вы что-то скрываете?
— Да я не о том.
Мэри поднялась и принялась мыть уже перемытую посуду.
— А о чем?
— Да ни о чем. Это вообще не моего ума дело, что у вас двоих там с личной жизнью происходит.
— Вы намекаете, что Ди с кем-то встречается?
— Не мне о таком говорить. Сам с ней потолкуй.
— Черт!
— Я только одно скажу. Вам двоим надо все решить. Я же не вечная.
— Что решить? — спросила Ди с порога.
— Что вы оба хотите на ужин, — нашлась Мэри. — Готовить-то мне в радость. Но меню выдумывать — это уж нет. Так что сами решайте.
Делия Макколей пошла ростом в отца. Золотисто-каштановые волосы, тоже доставшиеся от отца, длинные и волнистые, были собраны шпильками на затылке. Сколько раз вечером Шпандау наблюдал, как она стоит у края кровати и вытаскивает шпильки из волос. И волосы падают ей на плечи, словно дождь осенних листьев — аж дух захватывает. От матери Ди унаследовала подтянутость, тонкие черты и царственную осанку — высокая, стройная красавица, Шпандау никогда не желал ее так, как сейчас. Ди вошла и отпустила дверь — та захлопнулась, щелкнув. «Хочет мать позлить», — догадался Шпандау. Ди подошла к нему и поцеловала в щеку, положив руку ему на плечо. От нее едва заметно пахло лошадями и седлами, и ему нравился этот запах. Он соединял Ди с этим миром, с этим местом, которое он тоже любил.
— Я думала, ты не приедешь, — сказала Ди.
— Задержался по делам в городе. Следовало позвонить, но я только забежал домой — и сразу сюда.
— Я тебе Хоуги приготовила. Если, конечно, ты еще хочешь покататься. И успеем вернуться, чтобы ужин приготовить.
— Да поезжайте, — не выдержала Мэри. — Уж я как-нибудь с готовкой управлюсь. А вы развлекайтесь, — мягко добавила она.
Ди посмотрела на нее выразительно. Мэри сделала вид, что не заметила, и Ди ушла в дом.
— Сто процентов, сейчас вода зашумит, — заметила Мэри. — Будет лошадиный запах смывать. И не удивляйся, если от нее духами запахнет. Глупее вас двоих я людей не встречала.
Шпандау покончил с едой. Когда Ди вернулась в кухню, он различил легкий аромат «Шанель».
Мэри посмотрела на него, покачала головой и фыркнула.
— Готов? — спросила Ди.
Он пошел за ней следом к конюшне. Ди шла через двор, ее бедра, обтянутые джинсами, слегка покачивались. Она настолько естественно вписывалась в этот пейзаж, что трудно было представить ее в классе перед оравой второклашек или среди учителей на каком-нибудь собрании. Но Шпандау видел ее и там — в строгой блузке и юбке, с убранными в тугой пучок волосами, с очками на кончике носа. Она стояла, такая высокая, бескомпромиссная и неприступная. Он подозревал, что некоторые коллеги ее боялись. Ди была тверда и принципиальна. Но учительница из нее получилась хорошая. Она любила свою работу и учеников. И все же ему казалось, что он наблюдает за незнакомкой. Это была совсем не та женщина, которая, после стриптиза на пороге ванной, еще не высохшая, гладенькая, пахнущая ароматным мылом, забиралась в постель, ложилась на него, клала его руки на свои бедра, шептала что-то на ухо. Капли стекали с ее мокрых волос по шее, груди, животу и падали на Шпандау теплым дождем, когда она, положив руки ему на плечи, подавалась вперед, так что он не мог уже видеть ее лица, и шептала: «Я люблю тебя. Я всегда буду любить тебя».
Коня назвали Хоуги, потому что он всегда казался грустным. Он стал первым подарком Ди мужу на день рождения. Тощий годовалый жеребенок, в котором одна Ди разглядела перспективу. Он был слишком худеньким, с длинными тонкими ножками. И ничто в нем не говорило о том, что из Хоуги вырастет отличный
