порога в комнату и отдал мясо, проговорив при этом:
— От моего хозяина Меера Бласа… Это вам на сегодня. Он велел сказать, чтобы завтра прислали кого-нибудь в лавку. Уже уплачено… — добавил он, увидев, что жена Зиси смотрит на него с удивлением и переглядывается с матерью.
— Нам? — с удивлением переспросила она, держа сверток с мясом.
— Да, вам… От моего хозяина Меера Бласа. Этот кусок он прислал на сегодня, а завтра, сказал он, придете в лавку и получите… Деньги уплачены, — повторил он.
Едва Мажева ушел, дверь снова отворилась, и в дом вошел еще один нежданный человек. На сей раз это был зажиточный торговец Лейбуш, владелец самой большой бакалейной лавки на «Песках». Не в пример другим в этой части города, у него в лавке был даже приказчик — признак процветания и обилия покупателей, с которыми жена и дети Лейбуша уже не были в состоянии управиться.
И вот этот самый Лейбуш заявился к Малке-Риве в дом, и не с пустыми руками, а с сумкой, набитой пакетами. Войдя в дом, Лейбуш спросил, действительно ли здесь живет Малка-Рива.
— Да, — ответили ему.
— Доброе утро, — обратился Лейбуш к Малке-Риве, как к старшей в доме, уловив по каким-то признакам, что она здесь главная. — Это вам… От меня, из моей лавки… Хотя вы у меня не покупаете, все же вы меня, наверное, знаете. Меня все знают: Лейбуш — это, слава Богу, имя!
Лейбуш Бурбеле — так его прозвали за то, что он был суетлив, суматошлив, говорил быстро и невнятно, глядя при этом не в глаза собеседнику, а куда-то в сторону. Вообще-то он был не слишком разговорчив. Но сейчас, когда он, Лейбуш, который, «слава Богу, человек с именем», которого знают все, не исключая и тех, кто в его лавке не покупает; сейчас, когда он, Лейбуш, рано утром сам лично потрудился, оставил лавку, и, несмотря на то что у него как-никак почти оптовая торговля, что жена и дети его уже не в состоянии управиться с покупателями, так что приходится держать мальчика, — сейчас, когда ему самому, как мальчику, пришлось доставлять на дом покупку, он считал нужным объяснить это:
— Это из моей лавки, мой товар и моя корзинка… Будьте так добры, освободите корзину… денег я не требую, денег мне не надо, только дайте, пожалуйста, расписочку, что сполна получили… А в дальнейшем можете сами приходить, можете прислать ребенка, когда потребуется… Деньги не надо, только записочку… Достаточно записочки…
В корзинке было все, что необходимо иметь в доме, — крупы, сахар, чай и другое. Опорожнить корзинку заняло немало времени. Во-первых, и в самом деле было что вынимать из нее, во-вторых, у жены Зиси дрожали руки. Малка-Рива молчала… Как бы то ни было, на душе у нее потеплело.
— Так имейте в виду, только записочку… — повторил Лейбуш, взяв в руки кошелку. — Можете сами прийти или прислать ребенка… Деньги не надо, уже уплачено.
То, что произошло, когда Лейбуш ушел, было уж совсем как в сказке.
Прежде чем жена Зиси успела разложить по местам все, что принес Лейбуш, и прежде чем все успели подумать каждый про себя, следует ли обсудить происшедшее, — в доме Малки-Ривы было так заведено: подумать, а потом говорить, — сначала дети, а потом и взрослые услышали, как к дому подкатил фаэтон. Что это именно фаэтон, узнали по мягкому стуку хорошо смазанных колес. Вообще-то фаэтон на нищей окраине явление не частое. Это подкатил доктор Боймгольц, тот самый доктор, кто кроме платы за визит требует плату и за экипаж, как за чужой, нанятый, хотя ездит на своем собственном. Он большой скопидом, в городе его недолюбливают, но приглашают чаще других врачей.
Бедные люди к нему не обращаются — слишком дорог, а о том, чтобы вызвать его на дом, — им нечего и мечтать. Боймгольц высок, долговяз, он хромает, волочет ногу за собой, как лишнюю, и, видимо, поэтому всегда сердит, зол и особенно охотно вымещает злость на своих пациентах-бедняках. Никогда по- человечески слова не вымолвит и ни за что не повторит сказанное.
— Доктор уже один раз сказал, — сердито говорит он, когда его просят повторить еще раз или что- либо объяснить.
Когда дети и взрослые услышали стук колес и подошли к окну, они увидели, как Боймгольц вылез из фаэтона напротив их двери и, не спрашивая ни у кого, сразу угадав жилище больного, направился в дом.
И на этот раз, как и всегда в тех редких случаях, когда ему приходилось посещать бедняка, он, подойдя к двери, нагнулся, чтобы не зацепиться головой. Он сразу увидел больного и подошел к его кровати; к нему тут же подбежали с табуреткой. Боймгольц тяжело на нее опустился и, кое-как примостив свою хромую ногу, стал расспрашивать Зисю — когда он заболел, сколько дней лежит в постели, как чувствует себя сегодня, что болит, на что жалуется.
Доктор Боймгольц на этот раз вел себя не так, как обычно с бедняками. Перед осмотром больного он почти так же, как при осмотре состоятельного человека, узнал у родни подробности, касающиеся болезни; кроме того, заметно было, что Боймгольц почему-то на этот раз не спешит. Обычно он просил домашних поддержать пациента, потому что ему из-за хромоты неудобно осматривать лежачего — трудно нагибаться. Но тут он все-таки нагнулся над больным, вытянув больную ногу, как петух, который, прежде чем раскрыть клюв, отставляет лапку и взмахивает крылом. Боймгольц выслушал больного, выстукал и осмотрел с ног до головы. Когда он кончил осмотр, было видно, что теперь он знает о больном все — что с ним, чего ему недостает, чем болен, что нужно рекомендовать для восстановления здоровья и полного исцеления.
После осмотра он внимательно еще раз взглянул на Зисю, и, можно поклясться, далеко не обычным, равнодушно-докторским взглядом. Затем хрипловатым голосом, какой бывает у бабки-знахарки, в обычной манере, говоря о себе в третьем лице — «Доктор предлагает», — стал толковать об уходе за больным. На сей раз он не ждал, чтобы у него переспрашивали, а сам еще и еще раз повторял, не уставая и не сердясь.
Зная, что денег в доме нет, Малка-Рива мигнула невестке, чтобы та побежала к соседям и быстро, пока доктор осматривает Зисю, где-нибудь взяла взаймы. Жена Зиси вернулась с деньгами, которые раздобыла с большим трудом, и сунула их потихоньку свекрови, чтобы та, провожая доктора из дому, заплатила за визит.
Однако сколь неожиданным был визит доктора, столь же неожиданно было и то, что произошло при его уходе: когда Малка-Рива протянула деньги, он отказался их принять.
— Не надо, — сказал он, — мне уже заплачено. И за экипаж тоже, — добавил он. — Если нужно будет, доктор еще раз приедет. Сам приедет, не надо звать, он знает когда…
Малка-Рива, пораженная, осталась стоять с деньгами в руках. Ошеломлена была и невестка, которой с таким трудом удалось одолжить эти деньги. «Благодарю тебя, Господи!» — застыло у нее на губах. Зися тоже был крайне взволнован происходящим, особенно поразил его неожиданный визит доктора, который так внимательно обследовал его и обещал прийти еще раз. Зися был так растроган, что не мог даже слова вымолвить.
Несмотря на то, что Зися лежал больной, все в доме почувствовали облегчение. Детишки, не зная, что происходит в доме, но видя, что чужие люди приходят один за другим, и не с пустыми руками, понимали все же, что этим они обязаны болезни отца, ведь не будь он болен, не было бы необычных посещений.
Сам Зися молчал, но по глазам можно было заметить, что ему стало легче. Малка-Рива, посмотрев на сына, взялась за молитвенник. Она села у окна и начала читать молитву. Несмотря на свою гордость, она была преисполнена покорной благодарности к людям, которые все же вспомнили о ней, о Малке-Риве. И еще как вспомнили! Уже в первый день так чутко и деликатно снабдили всем необходимым и прислали врача. Как же не воздать им хвалу! Они живут в ином мире, иными интересами, но это не помешало им вникнуть в ее положение, понять и так близко принять к сердцу чужую беду.
Она возносила хвалу семье Мойше Машбера. Однако Малка-Рива, как увидим, немного ошибалась.
На утро после ночи, которую Сроли Гол провел вместе с Лузи у Михла Букиера, он развернул кипучую деятельность. Никогда еще он не выглядел таким занятым и суетливым. Он напоминал человека, на которого свалилась такая куча неотложных дел, что голова идет кругом. И все это необходимо закончить в самый короткий срок. Что заставило его с самого утра так бегать и хлопотать?
В спешке он утром покинул хату Михла Букиера, кажется, даже не умывшись. Немного позже его уже видели в мясном ряду, он вертелся там, около стоек, пока не наткнулся на Меера Бласа и завел с ним какой-то странный разговор. Мясник совершенно не понимал, что Сроли хочет от него: Меер Блас не привык
