стали друзьями-приятелями. С той поры он не отступает от меня ни на шаг, во всем держится со мной заодно, делится со мной хорошим и плохим, и я уже так привык к нему, что, когда долгое время его нет, я чувствую, что мне чего-то недостает. Я тоскую по нему, и не он уже ищет меня, а я его. Он за это время наводил меня на различные мысли, советовал принимать разного рода решения — иногда правильные, иногда неправильные. Последняя его мысль, чтобы я обратился к Лузи и все рассказал ему.
Я, конечно, понимаю, что двойник — это только мираж, больная фантазия, а на фантазиях строить ничего нельзя и не нужно придавать им значения, но все же я этому своему двойнику благодарен. Благодарен за то, что он не оставил меня одного, будоражил меня, толкал, а это привело к тому, что я теперь пришел к вам, Лузи, излить свою душу.
Я нуждаюсь в опоре, в поддержке. Мне трудно ходить с закрытым кошельком и замкнутой душой. В последнее время я много думал о том, чтобы снять с себя обет. Мне бы хотелось начать пользоваться своими деньгами — возможно, только для себя, а возможно, также и для других, я сам еще не знаю. Мне необходимо найти опору в более сильном, чем я сам, слушаться его советов, быть под его руководством. И вот, должен признаться, такого сильного я нашел в вашем лице, Лузи. Я вверяю вам свою судьбу и готов во всем подчиниться. По какому пути ни поведете — будь то путь веры или даже неверия, я готов следовать за вами! Я чувствую, что, если не будет надо мною твердой руки, я снова увязну в грязи, возможно, даже в пьянстве. По правде говоря, я в последнее время ради того, чтобы попьянствовать, уже позволил себе нарушить обет и истратил немного денег.
VII
На Пречистенской ярмарке
При иных обстоятельствах город толковал бы об этих новостях. Шутка ли! Лузи Машбер, тот самый, который мог быть гордостью и украшением любой хасидской общины, даже самой почтенной и широко известной, неожиданно склонился и снизошел к такой, которая не имеет ни малейшего веса в общине, ничтожна и по количеству и по убогому своему составу. Шутка ли, Лузи перешел к браславцам! Это, прежде всего, привело к разрыву между братьями Машбер. В городе еще никогда не слышали, чтобы такие любящие братья так не по-братски разошлись; чтобы младший брат Мойше унизил честь старшего. А старший, Лузи, в свою очередь так жестоко опозорил младшего и перед домочадцами, и перед чужими, перед всем городом, который обо всем этом узнал. Не мог не узнать. Лузи посреди ночи покинул дом своего брата, как покидают лачугу, грозящую каждую минуту рухнуть. Это неслыханно! Вдобавок еще рассказывали — ушел в компании со Сроли, которого все избегают. А вот Лузи — с ним. Да еще как близко сошлись! Как спелись!
Еще больше судачили в городе, еще сильнее разыгралась фантазия горожан, когда они узнали, что у Сроли водятся деньги. Правда, узнавшие об этом отказывались верить, но Шолом-Арон, облаченный в талес и филактерии, в присутствии большой группы прихожан, знающих его за человека правдивого, побожился в синагоге: «Чтоб я так видел все хорошее, чтоб я так дожил до пришествия Мессии, как сам своими глазами видел у Сроли пачку кредиток, какую редко увидишь и у богатеев!» Он рассказывал с такими подробностями, что не верить было нельзя, — как Сроли явился к нему в погребок, сколько выпил, как он все время говорил сам с собой. Люди слушали Шолома-Арона с затаенным дыханием, потом стали сыпаться догадки, одна нелепее и фантастичнее другой. Морщили лбы, ломали головы в поисках ответа на вопрос, который никто, даже самый умный из них, не мог разрешить.
При иных обстоятельствах эта новость потрясла бы весь город. Долго и много толковали бы, рассказывали бы и пересказывали. Каждый добавлял бы что-нибудь от себя, и история, шагая из дома в дом, разрослась бы до невероятных размеров. Шума и звона хватило бы на полсвета…
Да, при иных обстоятельствах…
Но сейчас эта новость далеко не ушла. Приближались дни Пречистенской ярмарки — той самой ярмарки, которую весь город ждет целый год. В дни, предшествующие ей, даже самые крупные синагоги и молельни, в которых постоянно полно прихожан, почти пустуют. Люди в большинстве случаев молятся дома, так что средоточие всех новостей и главные распространители их — синагоги и молельни едва уловили эту поразительную новость, как тут же и отставили ее за ненадобностью. Приближалась Пречистенская!..
Да будет нам позволено остановиться и подробнее рассказать о Пречистенской ярмарке, так как роль ее и значение велики не только для жителей города N.
Город в ее дни напоминает лагерь войска, которое осаждает неприятельскую крепость. Тысячи и тысячи крестьян, шляхтичей, торговцев, помещиков, скупщиков, цыган, нищих, воров тянутся в N из ближних, дальних и совсем отдаленных округов и краев — на повозках, телегах, арбах, дрожках, в каретах, верхом и пешком едут в город массы людей.
Город слишком тесен, чтобы принять всех, поэтому многие устраиваются лагерем за околицей. Но подавляющее большинство, те, которым повезло разместиться в городе, заняли площади, улицы и переулки, закоулки и тупики — все, что можно использовать, как место для подвод; их ставят одну к другой впритык, так что людям даже пролезть невозможно.
За день до открытия ярмарки со всех дорог, трактов и застав вошли в город крестьяне с возами пшеницы, овощей, фруктов, с выращенной домашней живностью. Кто притащил корову, привязанную к задку телеги, кто — теленка, кто жеребенка, бегущего рядом с лошадью. На многих телегах визжат поросята в мешках.
Сутолока, толчея, разноголосица от всего, что доставлено сюда на продажу. Крестьяне спешат выручить деньги и тут же накупить городского товару: дешевой галантереи, сбрую, обувь, ткани, платья, платки, шали. Очень шумно на «торговицах» — ярмарочных площадях, где торгуют лошадьми и крупным рогатым скотом, куда поставщики и барышники пригоняют табуны лошадей на выбор: лучших — для богатых господ, помещиков, похуже — для шляхты.
Шумят цыгане, продающие рабочую скотину. Живо тараторят они на трескучем своем языке, прибегают к всевозможным уловкам, чтобы поскорее сбыть сомнительный товар, но крестьяне не торопятся, торгуются часами, не верят, присматриваются, раздумывают, еще и еще раз осматривают живность, щупают, меряют, пока, наконец, покупают и все же в той или иной степени оказываются обманутыми.
На хлебном рынке торгуют главным образом евреи. Потеют и ловчат. Отыскивают издавна знакомых крестьян, чтобы заключить с ними сделку, менее выгодную для продавца, более — для покупателя, но все же с какой-то выгодой для постоянных многолетних клиентов. С незнакомыми, случайными клиентами они не слишком церемонятся и жульничают вовсю. Здесь можно наблюдать, как у подвод, окруженных большими группами крестьян, взвешивают хлеб в больших мешках и чувалах, привезенных из дому или из дальних помещичьих экономий. Управляющие имениями или сами крестьяне у себя дома все подсчитали, знают, что у них столько-то мер. Однако здесь, у них на глазах, количество хлеба — их собственного или помещичьего, становится меньше, исчезает… Происходит это от того, что покупатели жульничают и, рискуя здоровьем, подставляют ногу под весы. Если поймают, заметят — за это придется поплатиться головой, во всяком случае, вырваться невредимым из круга возмущенных крестьян не удастся.
Воры в это время не дремлют и тоже делают свое дело, как того требует их профессия. К местным ворам в такую пору прибывает пополнение из других городов; чужаки не отстают: у них тоже ловкие руки. Они шмыгают между телегами, где собирается народ, где велика толкучка. А уж если кто попался, то он пускает в ход весь свой опыт и старается подставлять под удары менее уязвимые места, чтобы не покалечили: в такое время нельзя надолго терять «работоспособность».
Ярмарка — праздник для крестьян. После распродажи товара они направляются в кабаки и питейные заведения. Впрочем, трактиры не могут всех вместить, и многие, в одиночку или вместе с земляками, усевшись на земле или на подводах, а то и под подводами, пьют и закусывают под открытым небом. Даже если выручка оказалась значительно меньше той, что ожидалась, крестьянин на ярмарке позволяет себе немного ослабить свирепую экономию, обычную для деревенского образа жизни. Кроме привезенного каравая хлеба и сала, покупают какое-нибудь городское лакомство — например, связку твердых, как камень, баранок, высушенных за лето на солнце, а зимой на морозе; круглый год этот товар висел возле хлебной лавки или ларька, пока наконец дождался ярмарки. Раскошеливаются иной раз на конфетку, селедку, квас и
