Тучи
Неизвестно каким образом, но в далеком губернском городе узнали об истории с портретом, в который помещики стреляли во время кутежа. Возможно, что Свентиславский, получив выкупные деньги, сам же и донес, опасаясь, как бы в конце концов правда не вышла наружу. Ходил слух, что Свентиславского арестовали — но за что? Не исключено, что его посадили за какую-нибудь другую жульническую махинацию.
Как бы то ни было, но в один прекрасный день в городе появилась следственная комиссия. К приезду комиссии в город вызвали почти всех участников гулянки. В повестках, разосланных в помещичьи и панские фольварки, было указано, что получателя в такой-то день приглашают явиться в окружной город N, на допрос. О чем собираются допрашивать, в повестке не говорилось, но паны сразу поняли, что к чему.
Дошло до того, что родня молодого Козероги советовала ему скрыться, спрятаться за границу — кто знает, чем такое дело может кончиться? И Козерога приготовился к бегству. Рассказывали, что вечером, накануне того дня, когда он должен был, согласно повестке, явиться в N, у его усадьбы стояла наготове запряженная карета. Но в последний момент, когда Козерога уже сходил с лестницы, он как-то неловко повернулся и чуть не рухнул на ступеньки, если бы слуга его не подхватил. Слуга думал, что пан просто поскользнулся. Но оказалось — нет, Козерогу парализовало. Таким образом, граф вышел из игры, и его пока оставили в покое.
Все остальные на следствие явились. Вначале они отрицали все от начала до конца — словно сговорившись, даже самый факт стрельбы не хотели признавать. Однако это не помогло: с каждым новым допросом у следователей появлялось все больше доказательств. Как установили следователи, запрещенный польский гимн пели все дружным хором. Вопрос был только в том, чтобы определить зачинщика. В ходе следствия вытянули и еще одну нить — ту, что вела к местным богачам евреям, которые, ссудив панам требуемую сумму, помогали им замазать это дело.
Призвали поэтому и богачей евреев. Это произвело такой переполох и ужас, что секрет, который раньше знали немногие считаные участники памятного собрания у реб Дуди, теперь стал известен всем. Шум и растерянность среди евреев были почти так же велики, как при пожаре или наводнении, когда люди не знают, за что раньше схватиться. Кое-кто устремился на кладбище к могилам — рыдать и искать заступничества перед Богом.
Самого реб Дуди пока оставили в покое, на допрос его не звали, то ли из уважения к его духовному сану, то ли с другой целью: если евреи будут упорствовать и не станут признаваться — чтобы он их уговорил, так как в противном случае ему придется вместе с ними присягать, а это станет позором для всей общины. Даже суд старается прибегать к такой присяге лишь в крайнем случае, когда все другие средства уже исчерпаны. Тем не менее и в доме у реб Дуди было невесело, и там потеряли головы: раввинша была расстроена, у нее все валилось из рук — то одно, то другое разобьется вдребезги, а это уже само по себе дурная примета. Реб Дуди, перед которым евреи города и всей округи дрожали, преисполненные к нему почтения, безропотно выслушивал упреки своей невестки:
— К чему это вам нужно было? К чему было вмешиваться?
И в других домах у богачей головы шли кругом. Перед тем, как мужья отправлялись к следователям, и по возвращении их оттуда жены проливали немало слез и при этом осыпали своих половин упреками.
То же самое, конечно, происходило и в доме Мойше Машбера, над которым следствие повисло черной тучей. Для всех домочадцев, кроме зятя Нохума Ленчера, вся эта история с панами и собранием у реб Дуди оставалась секретом, в который не считали нужным их посвящать. Но теперь уже больше нельзя было скрывать, пришлось секрет раскрыть, и всех это поразило, как громом. Домашние смотрели на Мойше, как на обреченного. Гителе была в отчаянии. Дело оказалось слишком серьезным, чтобы облегчить его обычными слезами. Она замкнулась в молчании.
Нохум ходил с таким выражением неудовольствия на лице, которое частенько бывает у людей, когда кто-то из их близких сделал глупость. Он выставлял себя умником и упрекал тестя в том, что уже непоправимо, — иначе говоря, сыпал соль на раны.
— Почему раньше не подумали о последствиях? — ворчал он. — Влезли в такое дело! Пусть даже сам реб Дуди уговаривал, пусть даже все другие соглашались!..
Одним словом, беда пришла во многие дома. Кстати сказать, допрашиваемые во время следствия порядочно напутали: не сговорившись заранее или не будучи одного мнения, они поначалу отрицали все подряд. Но когда поняли, что следствию кое-что известно, выложили всю правду до мельчайших подробностей. При этом допрашивали евреев совсем не так сурово, как помещиков. С самого начала, по- видимому, комиссии было ясно, что степень участия евреев в этой истории никак сравнить нельзя с преступлением помещиков. Евреев-богачей никто не подозревал в соучастии, то есть в выступлении против державного строя. Главная вина их могла быть усмотрена лишь в желании выручить панов — так уже давно повелось, что паны, когда они нуждаются в деньгах, берут у евреев взаймы. Значит, для евреев это было нечто вроде торговой сделки.
Но можно было истолковать это дело и по-иному: пособничество преступнику — само по себе преступление. Евреи с помещиками выступили заодно: те натворили, эти прикрыли, те провинились, а эти их выручили, помогли спрятать концы в воду, и не только сами не донесли, но и дали взятку, чтобы другие не донесли тоже.
Это произошло сразу после праздников, приблизительно в начале месяца хешван, когда на дворе уже стояла дождливая осень. Особенно тяжко слякотное время переживалось всеми в нынешнем неурожайном году. Уже в конце лета можно было предвидеть, что недород на полях отразится на деловой активности в городе.
В самом деле, кто хоть немного знаком с тем, как в те времена велись дела, тот знает, на чем держались такие ссудные кассы и «банкирские» конторы, как у Мойше Машбера. Это «кредитные и дисконтные предприятия», как их стали называть позже, своего рода банковские учреждения, однако действовавшие на других основаниях, нежели банки. В те годы эти учреждения были устроены довольно примитивно и существовали благодаря доверию к ним жителей города, искавших для своих сбережений «верную руку», надежного человека, на которого можно положиться. Дрожа над своими сбережениями, эти люди часто не гнались за высокими процентами, довольствуясь меньшими, чем те, которые они могли бы получить, поместив свои деньги в руки не столь надежные.
В таких конторах держали свои деньги люди среднего достатка и даже бедняки, которые копили на приданое для детей или на постройку жилища; старики, копившие на старость, на последние годы жизни, на похороны. Для людей, которые боялись держать свои скудные сбережения у себя дома, такие конторы служили несгораемым сейфом. Им доверяли почти как самому Господу Богу. Одним словом, доверие было главным источником, из которого черпали эти денежные конторы; благодаря доверию у них был и капитал, и оборот, и прибыль. Достаточно поэтому было дурных слухов, обоснованных или нет, чтобы подорвать доверие к той или иной конторе.
Правда, до этого, слава Богу, у Мойше еще не дошло. Многие люди даже после того, как история с помещиками дошла до них, не поняли ее значения. Однако понемногу люди стали тревожиться. Порой тот или иной из них, оставив средь бела дня свои дела, вдруг прибегал домой и начинал рыться в сундуке или в платяном шкафу, доставал из вороха старой одежды, пахнущей плесенью, праздничный кафтан, переодевался и отправлялся в контору Мойше Машбера.
Войдя, он смущенно оглядывался, как бывает, когда приходят к большому человеку. Затем, немного придя в себя, начинал лепетать:
— Я слышал… В городе поговаривают… Так, может быть, можно, чтобы теперь мне сейчас, именно сегодня, стало быть, выдали мои деньги?
— Что случилось? — спрашивали в конторе. — Срок векселя истек?
— Нет, срок еще не истек, — бормотал пришедший, — но в городе, говорят, ходят слухи…
— Какие слухи? — спрашивали у него раздраженно.
— Что какие-то помещики, паны какие-то стреляли…
— Так что с того? Ну и что? — успокаивали его. — Когда кончится срок и вы захотите получить ваши деньги, их отдадут вам с превеликим почтением, но до срока денег нет. До срока не положено выдавать. Идите с Богом!
