Несколько мгновений я был слишком ошарашен, чтобы что-то на это сказать, — не из-за убийственной серьезности брата, а потому, что сам не мог отрицать: дядя Аза действительно вел себя так, будто с ним кто-то заговорил. Я встал и прошелся по комнате, то и дело посматривая на Элдона; но было совершенно очевидно, что ему не нужна была моя вера в то, в чем он сам был убежден. Поэтому я снова сел с ним рядом.
— Если мы допустим, что оно так и есть, Элдон, то что именно может разговаривать с твоим отцом?
— Я не знаю. Впервые я услышал это месяц назад. В тот раз отец казался очень испуганным; вскорости я услышал это скова. Я пытался выяснить, откуда оно доносится, но ничего узнать не смог: во второй раз оно казалось, доносилось с моря, как и сегодня. Впоследствии я был убежден, что оно идет откуда-то сверху, а однажды был готов поклясться, что слышу его из-под дома. Вскоре после этого я услышал и музыку — зловещую музыку, прекрасную, полную зла. Я думал, что она мне снится, поскольку сна вызывала во мне странные фантастические сны о каком-то месте далеко от Земли, но связанном с нею какой-то дьявольской цепью… Я не могу описать, эти сны хоть сколько-нибудь объективно. И примерно в то же время я впервые ощутил шаги. Могу поклясться тебе, что они доносились откуда-то из воздуха, хотя как-то раз я слышал их из-под земли — то были шаги не человека, а чего-то гораздо большего. Примерно тогда же мы стали находить влажные ручки, а во всем доме начало странно пахнуть рыбой. Кажется, этот запах сильнее всего сразу возле комнат отца.
В любом другом случае я бы счел все, что мне говорил Элдон, результатом какой-нибудь болезни, неизвестной ни ему, ни мне, но, по правде говоря, пара вещей, о которых он рассказывал, пробудила во мне некие струны памяти, которая только-только начала смыкать края пропасти между прозаическим настоящим и тем прошлым, в котором мне суждено было познакомиться с определенными аспектами, так сказать, темной стороны жизни. Поэтому я ничего ему не ответил, пытаясь определить, чего именно сам ищу в глубоких каналах своей памяти, но не мог этого сделать. Однако мне удалось признать какую-то связь между рассказом Элдона и некими омерзительными, и запретными описаниями, сберегаемыми в библиотеке Мискатоникского университета.
— Ты не веришь мне, — внезапно обвинил меня Элдон.
— Я пока не могу ни верить, ни не верить тебе, — спокойно ответил я. — Давай оставим это до утра.
— Но ты просто обязан мне поверить, Дэйв! Иначе мне остается только мое собственное безумие.
— Дело тут не столько в вере, сколько в причине существования подобных вещей. Посмотрим. Прежде чем мы ляжем спать, скажи мне одно: это воздействует только на тебя, или Амброз тоже что-то ощущает?
Элдон быстро кивнул:
— Конечно, то же. Он уже хотел уволиться, но нам пока удалось его переубедить.
— Тогда тебе не нужно бояться за свой рассудок, — заверил его я. — А теперь — спать.
Моя комната — как обычно, когда я оставался в доме — примыкала к комнате Элдона. Я пожелал брату спокойной ночи и в темноте прошел по холлу к своей двери, занятый тревожными мыслями об Элдоне. Именно эта тревога замедлила мои реакции, и я не сразу заметил, что у меня мокрая рука — я обратил на это внимание лишь в комнате, когда стал снимать пиджак.
Какой-то миг я стоял, глядя на свою влажно поблескивавшую ладонь, а потом вспомнил рассказ Элдона; тогда я сразу подошел к двери и открыл ее. Так и есть: наружная ручка тоже была мокрой. И не просто мокрой — она испускала сильный запах моря, рыбы, о котором Элдон говорил всего несколько минут назад. Я закрыл дверь и озадаченно вытер руку. Могло и случиться так, что в доме кто-то специально пытается свести Элдона с ума? Конечно же, нет, ибо Амброз от подобных действий ничего не выигрывал, а что касалось моего дяди Азы, то между ними с Элдоном, насколько я мог удостовериться на протяжении многих лет, никогда не была никакой вражды. В доме больше не оставалось никого, способного вести такую изощренную кампанию по запугиванию.
Я улегся в постель, по-прежнему обеспокоенный и все так же пытаясь в уме сомкнуть воедино прошлое с настоящим. Что там произошло в Иннсмуте почти десять лет назад? Что же содержалось в тех рукописях и книгах Мискатоникского университета, которых все остерегались? Я был убежден, что должен посмотреть их; поэтому я решил вернуться в Аркхэм, как только представится возможность. Все еще пытаясь отыскать в памяти какой-нибудь ключ к разгадке событий этого вечера, я заснул.
Я точно не уверен, в какой последовательности происходили события после этого. Человеческий разум, в лучшем случае, достаточно ненадежен, не говоря уже о том, как он работает в состоянии сна или сразу же после пробуждения. Но в свете последовавших событий сон, приснившийся мне в ту ночь, приобрел ясность и реальность, которые раньше я бы счел совершенно невозможными в полумире сновидений. Ибо почти сразу же мне привиделся простер громадного плато в странном песчаном мире, который почему-то напомнил мне высокие нагорья Тибета или страны Хонан, в которой мне приходилось бывать. Это место вечно продувалось ветром, и моих ушей касалась неимоверно прекрасная музыка. Однако она не была чиста, не была свободна от зла, ибо в ней постоянно присутствовало некое подводное течение зловещих нот — как ощутимое предупреждение о грядущих несчастьях, как суровая тема судьбы в Пятой Симфонии Бетховена. Музыка слышалась из группы зданий, стоявших на острове посреди черного озера.
Там все было недвижно: не шевелясь, стояли фигуры — странноликие существа в обличье людей, похожие на китайцев, — как будто на часах.
На протяжении всего сна мне представлялось, будто я передвигался где-то в вышине вместе с ветром, который никогда не прекращал дуть. Как долго я там пробыл, сказать не могу; но вот я оказался уже далеко от этого места и смотрел с высоты на другой остров посреди моря, и там стояли громадные здания и идолы, и опять странные существа, и некоторые из них — как люди, и вновь звучала эта бессмертная музыка. Но здесь было и еще кое-что: голос той твари, что говорила с моим дядей, то же самое злобнее завывание, испускаемое из глубины приземистого здания, подвалы, которого были наверняка затоплены морем. Лишь один краткий миг смотрел я вниз, на этот остров, и где-то внутри знал его современное название — Остров Пасхи; и в следующее мгновение меня уже там не было, я летел над скованной льдом пустыней Крайнего Севера и смотрел вниз, на тайную деревушку индейцев, жители которой поклонялись идолам из снега. Везде был лишь ветер, везде — музыка и звук этого свистящего голоса как пролог к неизъяснимому ужасу, как предупреждение о скором цветении невероятного, ужасного зла, везде — этот голос первобытного кошмара, окутанный прекрасной неземной музыкой и таящийся в ней.
Вскоре после этого я проснулся невыносимо усталым и просто лежал, глядя открытыми глазами в темноту. Сонливость медленно спадала с меня, и я вскоре почувствовал, что воздух у меня в комнате очень тяжел и пропитан рыбным запахом, о котором говорил Элдон. И в тот же самый миг я услышал еще две вещи: звук удаляющихся шагов и затихающее завывание, которое я слышал не только во сне, но и в комнате дядюшки лишь несколько часов назад. Я спрыгнул с постели и подбежал к окну, выходящему на восток; но там не было видно ничего, и я понял лишь, что звук определенно идет со стороны безбрежного океана. Я вновь пересек всю комнату и вышел в холл — запах моря там чувствовался гораздо сильнее, чем у меня. Я тихонько постучал в дверь Элдона и, не получив ответа, вошел к нему.
Он лежал на спине, раскинув руки, и пальцы его шевелились. Было ясно, что он еще спал, хотя вначале меня ввели в заблуждение слова, которые шептали его губы. Прежде чем разбудить его, я помедлил, протянув к нему руку, и прислушался. По большей части голос его был слишком тих, чтобы можно было что-нибудь разобрать, но я уловил несколько слов, произнесенных c большим усилием: 'Ллойгор — Итаква — Ктулху'. Слова эти повторялись несколько раз, пока я, наконец, не схватил Элдона за плечо и не потряс. Пробуждение его не было быстрым, как я того ожидал, а наоборот — вялым и неуверенным; почти целая минута прошла, прежде чем он узнал меня, но как только это произошло, он снова стал обычным Элдоном и сел на постели, сразу же учуяв запах в комнате и услышав звуки за дверью.
— Ах… вот видишь! — мрачно вымолвил он, как будто иного подтверждения мне не требовалось.
Он поднялся, подошел к окнам и остановился там, выглядывая наружу.
— Тебе снилось? — спросил я.
— Да, а тебе?
В сущности, наши сны были одинаковыми. Пока он рассказывал о своем, до меня дошли звуки какого-то движения этажом выше — крадущиеся и вялые, как будто что-то мокрое шлепало по полу. В то же время завывания за домом растаяли вдали, и с ними звуки шагов замерли. Но сейчас в атмосфере старого дома висело такое ощущение угрозы и ужаса, что прекращение всех звуков мало способствовало восстановлению нашего душевного спокойствия.
— Давай поднимемся и поговорим с твоим отцом, — резко предложил я.
Его глаза расширились:
— О, нет — мы не должны беспокоить его, ведь он приказал…
Но этим меня было не запугать. Я повернулся и один стал подниматься по лестнице. У дверей дяди Азы я остановился и властно постучал. Ответа не последовало. Тогда я опустился на колени и заглянул в замочную скважину, но ничего не увидел — все было темно. Однако внутри кто-то был, поскольку изредка до меня доносились голоса: один явно принадлежал моему дяде, но он был странно задыхающимся и гортанным, точно претерпел какое-то жизненно важное изменение; ничего подобного второму голосу я никогда не слышал — ни до, ни после. Это был каркающий, грубый голос с глубоким горловым звуком, отягощенным угрозой. Хотя мой дядя говорил на разборчивом английском, его посетитель, довольно очевидно, — нет. Я приготовился слушать, и первым раздался голос дяди Азы.
— Я не стану!
Из-за двери зазвучали нереальные акценты той твари, что там была:
— Йяа! Ияа! Шуб-Ниггурат!.. — И следом за этим — серия быстрых и грубых слов, произнесенных как будто в яростном гневе.
— Ктулху не заберет меня в море — я закрыл про ход.
Снова ярость была ответом моему дяде, который, несмотря на это, казалось, вовсе не испугался, хоть достоинство в голосе и изменило ему.
— Итаква тоже не придет с ветром — я и его собью со следа.
Тогда тот, кто был в комнате с дядей, выплюнул всего одно слово — 'Ллойгор!' — и ответа от дяди не последовало.
Моим сомнением овладевал ужас, но не угроза, атмосферой которой был пропитан весь старый дом. Ужасным было то, что в речи моего дяди я признал те же самые слова, которые незадолго до этого во сне произносил Элдон. Я понял, что дом обволакивает какое-то злобное влияние. Более того, пока я стоял под дядиной дверью, ко мне из глубины лет начали всплывать воспоминания о странных повествованиях, которые я давным-давно обнаружил в текстах Мискатоникского университета, о зловещих, невероятных сказаниях о Древних Богах, существах зла, более старых, чем сам человек.
Я припомнил ужасные тайны, скрытые в 'Пнакотикских Рукописях' и в 'Тексте Р'Лайх', смутные, полные тайного смысла истории о созданиях, слишком кошмарных, чтобы их можно было созерцать в сегодняшнем обыденном существовании. Я попытался стряхнуть облако страха, постепенно окутавшее меня, но сам воздух старого дома не позволил мне этого сделать. К счастью, приход Элдона помог мне.
Он тихо поднялся по лестнице и теперь стоял у меня за спиной, ожидая, что я стану делать дальше. Я жестом подозвал его и в двух словах пересказал, что услышал.
Мы приникли к двери и стали слушать вместе. Разговор больше не доносился — лишь угрюмее неразборчивое бормотание, которое сопровождал растущий звук шагов, или, скорее, звуки, которые по своему ритму могли бы быть шагами, но их ясно производило существо, по одному этому звуку мне незнакомое: казалось, каждый раз оно ставит свою ногу в топь. Теперь во всем доме ощущалась слабая внутренняя дрожь — она не усиливалась, но и не отступала, пока звук шагов не затих вдали.
Все это время мы не проронили ни звука, но когда шаги пересекли комнату за дверью и удалились в пространство за стенами дома, Элдон затаил дыхание и замер в напряжении, пока я не услышал, как кровь стучит в его виске у самого моего лица.
— Господи! — наконец, прорвало его. — Что же это?
Я не решился ответить ему, но уже начал было поворачиваться, чтобы что-то сказать, как дверь распахнулась с внезапностью, лишившей нас дара речи.
В проеме стоял мой дядя Аза. Из комнаты за его спиной вырывалась ошеломляющая вонь, запах рыбы или лягушек, густые миазмы стоячей воды, настолько мощные, что меня чуть не стошнило.
— Я слышал вас, — медленно проговорил дядя. — Входите.
Он отступил, пропуская нас, и мы вошли внутрь — Элдон по-прежнему с некоторой робостью. Все окна напротив двери были широко распахнуты. Сначала в тусклом свете ничего
