скуластое, с высоким лбом и прекрасными карими глазами. Богатая, красивая, но одинокая. Идеальный клиент для ее мужа.
— Мне очень неловко. Я поняла, что вы шутили, и должна сказать, что я отстранена от должности. Я спрашиваю себя, кому я помешала… Вы знаете, что это… Они попросту боятся скандала. И я в курсе дела. Я хотела извиниться перед вами.
— Не стоило.
— И еще я хотела вас поздравить. Это, должно быть, очень трудно… Ладно, я больше не стану вас беспокоить. Вероятно, вам докучают вопросами. Прощайте, моя дорогая, не буду вам мешать.
Последняя сцена, которую Сюзанна наблюдала в этот вечер, — Жильбер, окруженный ареопагом женщин, ищущих вечной юности, этакий Мефистофель, который сажает души на цепь дарованной ему силой притягательной власти. И Сюзанна подумала о собственных пациентах — столпились вокруг нее, взор полон других надежд и других страданий.
Вернувшись к себе, а точнее, на квартиру к мужу — ее зарплата не позволяла иметь апартаменты с видом на парк Монсо, — Сюзанна приоткрыла дверь в комнату Эммы, которая спала, а потом зашла поцеловать Анжелику, старшую, которая смотрела телевизор.
Дочь оторвалась от телевизора:
— Где папа?
— Он сегодня очень занят. Что ты смотришь?
Сюзанна узнала некоторых членов семьи Юинг, техасцев, помешанных на нефти и борющихся с проблемами нефтяников. По кабельному показывали старые серии «Далласа».
Поглощенная фильмом, Анжелика не ответила. Сюзанна закрыла дверь.
В гостиной она налила себе вторую порцию водки за вечер и устроилась на диване, положив ноги на низкий столик. Старые шлюхи могли заставить ее мужа резать их тела, и потому он мог ездить на спортивной машине и иметь апартаменты с видом на парк. Сюзанна обвела взглядом комнату. Вроде бы надежды сбылись, однако все здесь было не в ее вкусе.
Не зная почему, она снова подумала о том, кто проводил свою первую ночь в Отделении тяжелобольных. О Данте-Легане, или Данте. Красивое имя. В памяти возникало немало ассоциаций — в первую очередь итальянская поэзия, с которой, впрочем, бедный парень наверняка не имеет ничего общего. Завтра она узнает, как он провел первую ночь в клинике. Будем надеяться, он станет сговорчивее.
Сюзанна вспомнила замечание Фонтана. Она пошла в библиотеку, пробежала взглядом названия на корешках «Плеяд», остановилась на Данте. Вернулась на диван с книгой и, листая, наткнулась на песню XXV о превращении человека в змею, которая привлекла ее внимание исчезновением носа и ушей, а потом увидела фразу, упомянутую адвокатом: «Другой, с насквозь пронзенным кадыком, без носа, отсеченного по брови, и одноухий…»[4]
Взгляд Сюзанны упал на фотографию на полке слева: Эмма на качелях. Этот образ вызвал в памяти другую фотографию — сама Сюзанна тридцать лет назад, в той же позе. Старая фотография спала среди ее вещей. Маленькая девочка, в итоге ставшая хранительницей подобных историй и страданий. Не о таком мечтают в этом возрасте. Этот интерес пришел позже.
Затем она услышала, как открывается дверь. То ли прием подошел к концу, то ли время без мужа пролетело быстро. Сюзанна не решалась вернуться к действительности.
Глава 2
Доктор Ломан свернула к больничному центру. Проезжая по дорожкам меж деревьев и лужаек, она обогнала двух и встретила одного пациента: нерешительная походка и вид бомжа. Остановившись перед ОТБ Анри-Колина, она под окном своего кабинета припарковала машину — кабриолет «БМВ» третьей серии, подарок мужа на ее сорокалетие.
Доктор поднялась по ступенькам и поздоровалась с Жизелью, открывшей ей дверь в приемную. В холле — трое полицейских и женщина в наручниках. Придется ждать Манжина, другого психиатра. Они вдвоем отвечали за пациентов и подчинялись доктору Элиону, который возглавлял Службу.
Она изучила программу дня вместе с Одиль: в два часа экспертиза в Отделении для тяжелобольных, рутинная процедура, потом обход пациентов, заседание наблюдательной медицинской комиссии перед вынесением решения о судьбе Раджауи.
— Ничего особенного?
— Я слышала, как Пенвен и Карузо говорили, что им редко приходилось видеть такой беспорядок. Это они про новичка. Им сегодня и впрямь было чему удивляться.
— Ничего непоправимого?
— Да вроде нет. Они говорили, натуральный бардак. Явно растерялись. Но я не знаю подробностей.
— Ладно, вижу, день начинается, — вздохнула Сюзанна.
Она смотрела на Одиль, рыжеволосую стриженую женщину лет сорока, мать троих детей, чьи живописные творения украшали стены вокруг. Ассистентка заботилась о том, чтобы в работе Службы все бюрократические колесики были смазаны — врачи, таким образом, могли сосредоточиться на больных. Взгляд Сюзанны задержался на рисунках. Эти живые краски и утрированные линии напоминали рисунки больных — и однако же отличия были. На рисунках — космические корабли, летящие к неизвестным планетам, пираты с крюками и деревянными ногами, и принцессы галопом несутся на красных единорогах.
Одиль ободряюще улыбнулась доктору Ломан, когда та выходила из административного здания. Сюзанна выудила из белого халата связку ключей, вставила один в замочную скважину. Замок заскрежетал.
Десять утра. Некоторые пациенты корпуса 38 прогуливались во дворе, отделенном от доктора рвом. Под ногами скрипел гравий. Предвидя то, что ее ожидало, Сюзанна припомнила обличительную речь мужа. Не было ни криков, ни оскорблений. Это не в его стиле. Упреки уязвленного честолюбца женщине, которая, по его мнению, безразлична к его успеху. Это вина ОТБ — психиатрия поглотила его жену. Жильбер примирился с этим. Умная женщина потакала своей непомерной гордыне.
Она снова достала ключи, чтобы открыть дверь корпуса 38. Комплекс больничных зданий, открытый в 1910 году, построили по инициативе психиатра Анри-Колина. За стенами из известняка, в обветшалых уже строениях, внедрялись методы лечения психических заболеваний.
Не так давно минула эпоха, когда санитары избивали пациентов. Врачи взяли над санитарами верх, и было налажено лечение: методы корректировались в зависимости от результатов, врачей консультировали специалисты из лабораторий, где исследовались транквилизаторы. Мало-помалу научились побеждать недуг — за редким исключением. Но вопрос о том, почему болезнь — «психоз», как ее иногда называют, — в одних случаях возникает чаще, чем в других, зачастую так и остается тайной — по крайней мере, с точки зрения метаболизма.
Жюльен ждал ее.
— Как дела, Жюльен? Что с новеньким?
— Настоящий бардак, доктор.
— То есть?
— Его нашли со следами экскрементов на груди и руках. Лежал на кровати, скорчился, глаза бегают. Вроде как перепуганный.
— Что еще?
— Одеяло испорчено, он им заткнул сортир, — я хотел сказать, туалет. Мокрое, скомканное, он его заткнул под край унитаза. Как будто боялся, что оттуда кто-то вылезет.
— А умывальник?
— Намочил пижамную куртку и запихал в щель под дверь стенного шкафа.
— Окно?
