на несколько минут.
Вместо ответа Клод лишь пожал плечами. Когда бармен вышел, он произнес, не оборачиваясь к женщине:
— Похоже, мы единственные пассажиры.
Она промолчала. Ничего, впереди еще много времени…
Всего через каких-то двенадцать дней он будет в Нью-Йорке. Это было единственным, что его сейчас по-настоящему занимало. Он не говорил по-английски, но с теми деньгами, которые он имеет, его поймут в любой стране мира. Ему хватит средств, чтобы всю жизнь путешествовать, даже если он доживет до ста лет.
Люсьен… Губы Клода изогнулись в презрительной улыбке. Еще когда они были детьми, его брату не хватало напора, уверенности в себе, он был слишком чувствительным, слишком эмоциональным, слишком ранимым. Отсюда и эта бесчеловечная жестокость по отношению к насекомым, рыбам… Или воробьям, ловить которых он просил Клода, поскольку даже этого не мог делать сам, — чтобы потом выдирать им перья и смеяться над их попытками вырваться и улететь. Если Клод отказывался, Люсьен закатывал истерики, так что в конце концов приходилось уступать. Уже тогда было заметно, что с ним что-то не так, с его молочным братом… Напрасно он пил молоко его матери — так и остался задохликом. Не то что Клод — настоящий мужик, здоровый и крепкий… Люсьен… Такой слабый, но такой богатый. Клод презирал его, но старался этого не показывать. Именно из-за Люсьена он привык скрывать свои чувства — потому что тот не вынес бы, если бы заметил в его глазах презрение, которое с детских лет ему внушал. И еще потому, что сам Клод понимал, сколь многого сможет добиться, оставаясь рядом с молочным братом. Нужно было подчиняться Люсьену для вида, постепенно стать незаменимым, а после этого потихоньку прибрать его к рукам.
Папаша Фавр видел его насквозь, своего сынка-дегенерата. Ясное дело, ему было не по душе иметь такого наследника. Иногда взгляд его выдавал. Он преуспел во всем, только вот не сумел обеспечить себе достойного преемника. Но мать Люсьена слепо обожала своего единственного сына.
Он наклонился к самой стойке, чтобы женщина случайно не заметила его в зеркале, и, приподняв верхнюю губу, стал осматривать десну. Была видна только дырка на месте выпавшего резца и трещина, тянущаяся от десны к нёбу. Он с отвращением закрыл рот и выпрямился на табурете.
Деньги, ждущие его за границей… Да какие деньги смогут компенсировать тот яд, который по вине Люсьена циркулирует в его жилах? Яд, который Люсьен передал ему через его собственную мать, вскормившую их обоих… Яд, который будет разъедать его изнутри, а потом перейдет и на кожу и сделает невыносимыми последние годы его жизни… Словно бомба замедленного действия, которая взорвется неизвестно когда — то ли через двадцать — тридцать лет, то ли через несколько недель. Никто не может этого предсказать. Головные боли, мучившие его в последнее время, вроде бы утихли, но они не предвещали ничего хорошего.
Ему приходилось видеть сифилитиков в последней стадии болезни. Начиная с собственной матери, умершей в жестоких мучениях. Только за то, что вскормила наследника Фавра… Единственной благодарностью семьи Фавр было то, что ей выделили жалкую комнатушку, чтобы не околела в больнице или прямо на улице, и пообещали позаботиться о будущем ее сына. Сам он видел свое будущее гораздо более блестящим, чем уготованная ему участь слуги семейства Фавр.
В конце концов мать уже едва могла пошевелиться — любое движение давалось ей с огромным трудом. Медики говорили о двигательной атаксии — расстройстве координации движений. При ходьбе она судорожно выбрасывала вперед ноги одну за другой, и создавалось впечатление, что бедро и голень никак не связаны друг с другом. Бедная мама… Не говоря уже о том, что ее мучили адские головные боли, которые, по ее словам, были еще страшнее, чем если бы ей в голову ввинчивали сверло.
Из-за этого он на всю жизнь сохранил неугасимую ненависть к своим господам. Он придумывал множество способов отомстить им и компенсировать себе ущерб по-настоящему. В гробу он видал их былую «признательность»…
Для этого ему нужно было оставаться рядом со своим молочным братом и вести себя так, чтобы связь между ними никогда не ослабла. Слабоволие и беспомощность Люсьена ему в этом помогали. Даже во время визитов в публичные дома он стал необходим: в его обязанности входило заменять своего господина, поскольку чаще всего усилия Люсьена ни к чему не приводили, или довершать случку — чтобы его брат мог сохранить лицо.
Пока Жюль Фавр был еще жив, Клод не мог развернуться в полную силу. Старик был слишком бдителен, слишком суров. Но вот после его смерти… О, теперь у него были развязаны руки. Теперь он только и делал, что всячески развивал и поощрял порочные наклонности Люсьена. Он ведь прекрасно его знал — единственный товарищ его детских игр… Он знал, что Люсьен никогда не мочится ровно, а еще — что член у него едва стоит. Люсьен, который после первого их визита в бордель вернулся домой вялым, точно устрица… Клод знал его, как никто другой, и очень рано понял, что имеет дело с существом бесхребетным и в то же время крайне тщеславным. С человеком, у которого проблемы с женщинами, и поэтому он предпочитает видеть их мертвыми в своей студии, напротив фотокамеры, а не живыми в своей постели.
Когда Люсьен впервые начал проявлять творческие амбиции — лет примерно в восемнадцать — и только и говорил, что о Лувре, картинах, красках и мольбертах, Клод испугался, что потерял его. Получалось, что все предыдущие годы потрачены впустую. Но вскоре, после истории с конным портретом Нелли Фавр, Клод понял, что как раз наоборот, все оборачивается к лучшему и он сможет извлечь для себя выгоду из новой ситуации. Нужно было лишь использовать смертельную обиду Люсьена в собственных целях. Клод утешал, льстил, говорил о непризнанных гениях… Поездка в Прованс предоставила первую возможность для осуществления его замысла. Только нужно было позаботиться о том, чтобы не испачкать руки. После того как удалось выкопать труп, остальное было уже просто.
Дальше оставалось лишь выполнять требования Люсьена, охваченного творческой одержимостью, и поставлять ему моделей. Точнее, объекты для съемок. С того момента, как он оставлял их перед угольной печью привязанными к креслу, они превращались в объекты. Женщины, которых нужно было убивать, с тем чтобы после придавать им видимость жизни… До чего же убогий идиот его братец!..
Итак, со временем женщины заменили воробьев.
Влияние Клода на брата постепенно усиливалось, что позволяло ему запрашивать все больше денег за свои услуги — ведь он рисковал жизнью. Жизнью, столь непредсказуемой из-за болезни. Люсьен, одержимый своей извращенной страстью, удовлетворял его просьбы беспрекословно, выдавая ему наличные деньги и ценные бумаги.
Дело приняло неожиданный оборот после появления Марселины Ферро — единственной женщины, к которой Люсьен, кажется, испытывал какие-то чувства и за которой приходилось наблюдать, как за молоком на огне. Да еще этот докторишка, который все крутился вокруг нее… Доктор Корбель — он прочитал это имя на медной табличке у подъезда того здания, где располагался врачебный кабинет. Доктор Корбель и его жена, как и Марселина Ферро, очень похожая на Олимпию…
Люсьен становился все более безумным. Это непременно должно было плохо кончиться. Но все же Клод был удивлен тем, как быстро наступил финал: братец отчего-то вдруг захотел срочно сделать «репродукцию» с участием Обскуры, тогда как он уже приготовил для этой цели актриску, жену Корбеля. В тот же самый вечер Клод принял решение: на рассвете он отсюда сваливает.
Хорошо, что он еще раньше успел перевести большую часть своих денег в Нью-Йорк, в банк JPMorgan Chase &Со. С ними он будет жить как король.
Из газет он узнает, чем все кончится. Он уже знал, что полиция прибыла на место меньше чем через час после его отъезда. Знал и о том, как ушел из жизни Люсьен Фавр — точно так же, как его отец.
Он получил лишь то, что заслужил.
Но себя Клоду не в чем было упрекнуть — разве он не выполнял свой долг слуги, в точности выполняя приказы хозяина, что позволяло последнему создавать свои «шедевры»?
Скоро перед ним распахнутся совсем иные горизонты…
Он осушил свой стакан и, воспользовавшись тем, что бармен все еще не вернулся, потихоньку подлил себе виски из бутылки. Пароход вот-вот отправится, ничего непредвиденного больше не произойдет, так что можно спокойно выпить. Он будет пить всю дорогу. Клод невольно улыбнулся при мысли о том, что даже не
