тот каспийский поход, — Не успела одна война победно закончиться, как он уже на новую собрался!
Но, к счастью для Россиян новый военный поход закончился быстро, До Персии Петр I не дошел, а взяв Дербент, скоро возвернулся в Москву.
На севере же произошла полная перемена отношений со Швецией, которая не только подписала в 1721 году славный для России Ништадтский мир, но в 1724 году даже вступила в союз с новоявленным российским императором. Словом, впервые за многие годы Россия отдыхала от беспрерывных войн и походов. Никакие внешние неприятели не грозили ей боле, и Петр мог на покое заняться внутренними делами, которые прежде решались наспех, второпях, на скаку, потому как все время поджимала война и приходилось сообразовывать с ней свои планы и действия.
Но оказалось, что решать дела внутренние еще труднее, чем внешние: сколько накопилось разных законов и указов за век нынешний, да и за век прошлый, за все годы, прошедшие после «Уложения» батюшки Алексея Михайловича, что временами Петру казалось — через сию толщу ему никогда не продраться.
А ведь пора было подумать и о своем, личном. Последние годы его все чаще одолевали болезни: особливо почечная скорбутка, от которой он лечился еще на водах в Карлсбаде и Пирмонте. Вот и ныне ночью всю поясницу тянуло.
Он глянул в окно на стоявший в золотом уборе Летний сад и порешвл вдруг: «Сегодня же по ясной погоде отправлюсь на Олонецкие минеральные воды, — они, чаю, помогут. Да и на Олонецкие заводы загляну! — Карельские лечебные воды были его лечебной новиной, и Петр ими гордился, яко первооткрыватель, и горячо рекомендовал всем близким — Но Катеньке осенняя до-рода, почитай, невмоготу, придется одному собираться! Да по дороге надобно работы на Ладожском канале обозреть — пишут, что там людишки мрут яко мухи! А для того дела лучше взять с собой Сашку Румянцева, он только что на Украине все дела с гетманским правлением отменно управил! И ныне дежурным генерал-адъютантом у дверей маячит». Петр отпустил министров, а Румянцеву приказал остаться:
— Вот что, друг любезный, собирайся-ка в путь-дорогу, сегодня же едем на Олонецкие воды. Да по пути на наши труды на Ладоге воззрим. Отправимся водою. Распорядись!
Румянцев все понял с полуслова, выскочил за дверь. Этим и нравился Петру: был скор, решителен и вершил чудеса — статус Венеры из самого Рима достал, след беглого царевича открыл! Петр своего бывшего расторопного денщика час от часу все боле ценил и недавно произвел в генерал-адъютанты.
— И куда сей оглашенный поспешает, даже меня едва дверью не пришиб! — в столовую вплыла матушка государыня.
Петр глянул на нее с удовольствием: Екатерина и в сорок лет хороша — чернобровая, румяная, эвон колышет грудью. Подошла, ласково чмокнула его в лысеющее темя.
— Еду, Катя, надобно работы на канале осмотреть, да и на заводах Олонецких побывать.
— Все-то ты с спешке! А вот доктор Блюментрост не велит. Вспомни, у тебя всего две недели как приступ был! Чаю, не забыл, как кричал?! — сердито спросила Екатерина.
— Помню, помню! — буркнул Петр. — И как не помнить, когда не только почки схватило, но и вышла задержка мочи.
Однако затем глянул на женку с хитрецой, яко больной на сиделку, и сказал уже весело:
— Да я ведь, Катюша, не токмо по делам поспешаю. Прежде чем ва заводы отправиться, я на воды минеральные загляну, подлечу скорбутку-то!
— А кто же за тебя в Петербурге-то править будет, коль Меншиков в опале? — по-государственному озаботилась Екатерина.
Петр на то нежданное рвение в государственных делах рассмеялся, а потом ответил уже серьезно:
— А вот ты и правь! Ведь ты ныне императрица!
Это напоминание о пышной майской коронации в Москве всегда умиляло Екатерину; но сегодня она решила не отступать от мужа, пока весел и отходчив, и снова напомнила о женихе-герцоге, ждущем его царского слова.
— Быть по сему! — ответил наконец Петр.
Он тоже понимал, что тянуть боле с заждавшимся женихом нельзя. Хотя, ежели подождать, глядишь, где-нибудь в Гишпании для Аннушки и королевская корона найдена. Но Гишпания далеко, а герцог здесь, в Петербурге.
— Быть по сему! — сказал твердо. — Вернусь с Олонца, устроим помолвку Аннушки с герцогом.
Екатерина не удержалась, звонко чмокнула его в губы. За этот открытый и веселый нрав, а не токмо за пышные бока, пожалуй, и любил он Катю.
«Ишь как командует, собирает хозяина в дорогу!» — не без умиления подумал Петр. За последние годы он стал наблюдать в себе стариковскую черту — нет-нет да и умилялся от всякого пустяка. Ране за ним такое не водилось!
Шлепнул Екатерину по дородному заду: — Ну смотри, правительница! Поджидай своего старика!
На Неве стоял скороходный бот и ветер весело надувал паруса.
И деле дела пошли столь же весело и споро. Целебные воды так помогли, что на Олонецких заводах Петр собственноручно выковал железную полосу весом в три пуда. Из Карелии в Петербург не спешил, а заглянул сперва в Старую Руссу. Снова он был весь в движении, которое и почитал главным нервом человеческой жизни.
После Старой Руссы, где осмотрел галерную верфь и солеварни, Петр задержался на день еще в Новгороде. Он много раз бывал в сем граде проездом, но оставался надолго токмо в начале Северной войны, когда после первой Нарвы здесь собрались разбитые части и возрождалась армия. Тогда же здесь вокруг кремля-детинца воздвигли земляные бастионы, ждали нашествия шведов. Но швед не явился, ушел в Польшу, а полуразрушенные бастионы и ныне еще стоят. Петр взошел на самый сохранившийся из них, что стоял у реки, и с него обозрел заречные дали. На Торговой стороне в тихом, октябрьском тумане высились белоснежные церкви Ярославова дворища; вдали голубыми шлемами воинов Александра Невского поднимались купола Георгиевского собора. Петр подумал, что и святой князь Александр узрел в свой час и эти дали, и церкви. И полюбил Новгород и приобрел здесь славу столь великую, что она пережила века. Вот и он, Петр, уйдет скоро из этой жизни, оставив людям свою славу, а новгородские монастыри и церковки будут по прежнему переглядываться друг с другом. И хорошо, что он в этом году перенес мощи Александра Невского в свой парадиз на Неве, в лавру. Успел-таки.
Хотя со всеми делами никогда не управишься. Тем не менее он и в Новгороде не токмо церкви смотрел, но успел заглянуть и на парусную мануфактуру, порадовался: столь прочные паруса ищу и здесь для балтийского флота.
А ведь под крепким парусом можно по любой волне бежать.
Эта мысль взбодрила и, хотя чувствовал, как снова тянула и не пускала боль в пояснице, нашел в себе силы, пошел на торжественную службу в Софийский собор. В соборе сел на царское кресло, установленное еще для Ивана Грозного, оглядел пышный иконостас. Новгородские иконы все нарядные, пестрого письма.
Службу вел сам архиепископ Феодосии. Голос яко труба лерихонская, что при маленьком росточке преосвященного преудивительно, — и откуда в нем такая сила берется. Скорее от великой гневливости. Преподобный Феодосии всегда всем недоволен и всего ему мало. Петр определил его уже первым распорядителем в Синоде, так нет, мечтает быть патриархом. Чтоб быть равным ему, царю.
Петр с любопытством разглядывал низенького тучного и краснолицего иеромонаха, пока тот вещал с амвона. Вспомнил, как по нынешней весне имел разговор с Феодосией в Покровском, под Москвой. Батюшка выпил за столом тогда изрядно да и ляпнул: ране, мол, пастыри правили мирянами, а ныне миряне пастырями. И потому потребно возродить патриашество во всем его новом блеске!
«И будущим патриархом конечно же себя зрит!» — Петр усмехнулся жестко, еще раз глянул на архиепископа. Преосвященный вещал из Апокалипсиса и тоже поглядывал в его сторону, как бы грозидся: «Аще кто поклоняется зверю и иконе его, и приемлет начертание на челе своем или на руце своей, и тот иматъ пити от вина ярости Божией, вина не растворена в чаше гнева Его, и будет мучен огнем и жупелом пред Ангелы святыми и пред Агнцем. И дым мучения их во веки веков расходит: и не имати покоя день и нощь поклоняющиеся зверю и образу его, и приемлющие начертания имени его…»
«Так, так, отец преподобный, — подумал Петр, — а я-то гадаю, отчею это раскольники меня зверем
