– Но ведь она сопротивляется, — перебил ее Лепра. — Уверяю тебя…
Она закрыла ему рот рукой.
– Да, ты в любви эгоист, завоеватель. Ты любишь как мужчина… как Морис.
– Как ты хочешь, чтобы я тебя любил?
– Вот оно. Надо, чтобы ты согласился любить, не играя при этом никакой роли, ничего не ожидая взамен… Как тебе объяснить? Надо, чтобы ты был самим собой, не более того.
– Но я не играю никакой роли.
– Ты не понимаешь.
– Ты сама…
– Да нет же. Ты бесконечно рассказываешь себе нечто, что может тебя возбудить, играешь в это. А как только я тебе говорю, какая я есть на самом деле, ты отвергаешь меня, переживаешь.
– У тебя все очень сложно.
В кафе вошел слепой. Под мышкой он нес скрипку.
– Пошли отсюда, — сказала Ева.
Слепой поднес скрипку к подбородку и заиграл мелодию Фожера.
– Это уже ни в какие ворота не лезет, — буркнул Лепра.
Он расплатился и под руку вывел Еву из кафе.
– Теперь, разумеется, я должен тебя покинуть?
– Может, зайдешь ко мне? — спросила Ева.
Лепра, еще не вполне опомнившись от приступа ярости, смотрел на нее не отрываясь. Ева медленно сняла очки и улыбнулась.
– Видишь, какая ты! — сказал Лепра.
– Будь паинькой, — прошептала она. — Вызови такси.
В машине он привлек ее к себе. Они сидели не шелохнувшись, а на экране ветрового стекла, словно в нереальном фильме, мелькали переливающиеся разными цветами улицы города. «Я держу ее в своих объятиях, — думал Лепра, — а кажется, что руки у меня пусты… Она принадлежит мне, и она не моя. А я счастлив… страшно счастлив!»
Ева, словно прочитав его мысли, сказала, не поворачивая головы:
– Вот это и есть любовь, дорогой: мы решаемся заговорить. Обещай, что всегда будешь достаточно отважен, чтобы разговаривать со мной.
Он поцеловал ее волосы, уголки глаз. Мельчайшие морщинки трепетали под его поцелуями, и он чувствовал, как на глаза у него наворачиваются слезы, и пытался больше не думать о себе. Сейчас в нем не осталось ничего, кроме нежности, мягкости и горечи…
Перед дверью консьержки Ева задержалась.
– Может, спросишь, нет ли почты?
Это были одни из самых тяжелых минут. Лепра послушно открыл дверь. Консьержки не было, но почта была аккуратно разложена по ячейкам. Он взял дюжину писем, сунул их в карман, подозрительно осмотрел стол и буфет. Пакета не было — снова короткая передышка.
– Только письма, — объявил он.
Ева ждала его у лифта. Ее лицо прояснилось. В эту минуту она была похожа на девочку, и Лепра внезапно захотелось утешить, защитить ее. Он открыл дверцу лифта, задвинул решетку.
– Я начинаю думать, — сказал он, — что больше никаких пластинок не будет. Твой муж не так глуп. Он должен был понять, что угроза, если ее повторять слишком часто, теряет свою силу.
– Не верю я этому, — сказала Ева.
Голос ее звучал весело. Лепра обнял ее, попытался поцеловать. Ева, смеясь, высвободилась:
– Нас могут увидеть, дурачина!
Лестничные площадки, мелькавшие за дверцей лифта, были пусты, и он стремительно приникал к этим сочным губам, со страхом ожидая следующего этажа, и с радостью убеждался, что и тут никого нет. Лифт остановился.
– Дай ключ, — сказал Лепра. — Сегодня я хочу открыть дверь. Давай сыграем, что я как будто вернулся к себе домой.
Он пропустил ее вперед и снова обнял, не давая ей времени обернуться: «Ева, спасибо тебе за все, что ты мне сейчас сказала. Я, правда, не согласен с тобой. Но постараюсь любить тебя лучше».
Она посмотрела на него. Он взял ее лицо в свои ладони и поднял к своим губам, как чашу со свежей водой.
– Клянусь, — проговорил он, — я буду защищать тебя от него, от тебя самой, от себя. Но сначала мы очистим эту квартиру. Я поцелую тебя здесь, в прихожей…
Он прикоснулся губами к ее лбу, к глазам и, нежно взяв за руку, потянул в гостиную.
– И здесь я тебя поцелую, потому что здесь ты страдала из-за него.
Он коснулся губами ее щек, носа, пылающих губ. Он чувствовал, как она взволнована, открыта ему. Он медленно повел ее в спальню.
– Здесь я поцелую тебя потому, что он тебя любил…
Его губы нашли губы Евы, и она не смогла сдержать стона. Ему пришлось поддержать ее. Его рука скользнула по ее плечу, туда, где угадывалась округлость груди. Но он овладел собой и продолжал водить Еву из комнаты в комнату, не переставая повторять все тот же очистительный обряд.
– Жан, — выдохнула она, — хватит… Больше не могу…
Он отвел ее обратно в гостиную, посадил, но она, не отпуская его, спрятала голову у него на груди.
– Я хочу тебя, — прошептала она, вцепившись зубами в отворот его пиджака.
– Не сейчас. Мне, может быть, тоже надо отдалиться от тебя, чтобы ты пострадала… Я усвоил урок…
Она высвободилась и легонько оттолкнула его.
– Чудовище, — сказала она весело. — Ты настоящий самец!
Оба рассмеялись.
– Вот какой я тебя люблю — радостной, страстной. Повтори: чудовище.
– Чудовище!
– Ева, милая, это правда? Ты хочешь?
Он снял пиджак, бросил его на спинку стула, и из кармана посыпались конверты, письма.
– А, твои воздыхатели!
Он собрал конверты с пола, но, увидев последнее, нахмурился и медленно встал.
– Это еще что?
– Дай мне, — сказала Ева.
Но поскольку он не выпускал конверт из рук, она прочла у него через плечо:
«Дирекция полицейского управления»
– Боже мой!
– Невероятно, — прошептал Лепра.
– Они нас выдали.
– Не говори глупости. Кто мог нас выдать?
Лепра нервничал, ему никак не удавалось просунуть мизинец, чтобы разорвать конверт. Он в сердцах топнул ногой, разорвал бумагу и выдернул письмо. Там было лишь одно предложение, напечатанное на машинке:
«Мадам,
Прошу Вас срочно зайти ко мне в кабинет по касающемуся вас делу.
Комиссар Борель».
– По касающемуся меня делу? Ничего не понимаю, — сказала Ева.
– Я тоже, — признал Лепра.
С письмом в руке он тяжело опустился в кресло и перечитал эту фразу. «Касающемуся вас делу… Комиссар Борель…»
– Они все знают, — сказала она. — Они получили письмо.
– Да нет же! — вскричал Лепра. — Подумай сама… Твой муж не мог при жизни объяснить, как его
