Я чувствовал, что схожу с ума.
– Замолчишь ты или нет? Да замолчи же!
Но Луис невозмутимо, будто и не слыша моего крика, продолжал:
Я попытался заткнуть уши, но все-таки слышал эту раздирающую душу скорбную песнь, которую каждый испанец знает наизусть.
Голос Луиса перешел в дрожащий стон. Так поют наши андалузские канте хондо:
А потом самым обычным тоном Луис предложил:
– Ну а теперь, что если мы отправимся туда, Эстебан?
От гостиницы до арены я добирался в полуобморочном состоянии. И стряхнуть наваждение никак не удавалось. Казалось, все это какой-то кошмар. Луис долго, очень долго молился в часовне. Я не осмеливался присоединиться к нему, но следил, чтобы никто, кроме тореро, туда не входил. Мне ничего другого не оставалось, как продолжать играть роль сторожевого пса. Когда ко мне подошли Марвин и дон Амадео, я не мог скрыть от них своего смятения и рассказал о невероятной сцене, свидетелем которой только что был. Рибальта, думавший о прибыли, тут же начал жаловаться:
– Так, значит, он выступит плохо?
С каким удовольствием я плюнул бы ему в физиономию!
– Луис может даже умереть, дон Амадео!
– Итак, автор анонимных писем все-таки достиг своей цели… Дон Луис совершенно деморализован… — заметил более прозаически настроенный дон Фелипе.
– Каких писем? — спросил Рибальта.
– Потом объясню… Дон Эстебан, если вы считаете, что Вальдерес не в состоянии выступать, может, вы сумеете уговорить его отказаться от этой затеи?
– Попытаюсь…
В это время из часовни вышел Луис. Увидев моих собеседников, он улыбнулся. На мгновение я подумал было, что кризис миновал, но, увы, лицо моего друга все время подергивал нервный тик. Значит, надеяться не на что.
– Луис… по-моему, после двух таких тяжелых дней ты не в той форме, чтоб показаться в наилучшем свете…
– И что с того?
– Может, разумнее воздержаться?
– Осторожность граничит с трусостью, как отвага — с безумием.
Из зала доносился глухой шум толпы, смех и крики. Луис, кивнув в ту сторону, насмешливо бросил:
– Пойди расскажи об этом им! Я уверен, они весьма оценят твои рассуждения! — И, повернувшись к дону Амадео, матадор добавил: — Это правда, что физически я сегодня чувствую себя хуже, чем обычно, сеньор. Однако я достаточно владею собой, чтобы не опозорить вас. Положитесь на меня!
Участников корриды позвали строиться для пасео, и Луис повернулся к нам спиной. Во избежание всяких неприятных неожиданностей, я пошел провожать его и оставил лишь после того, как, предшествуемый альгвасилами, он вместе со своими товарищами прошел через главную дверь на арену.
Уже во время работы с бандерильями Луис был тяжеловат и неловок. Но толпа отреагировала не сразу. Загипнотизированные прежними подвигами Валенсийского Чаровника, зрители не могли поверить, что он выступает чудовищно плохо. Меж тем перед Луисом был далеко не грозный противник. Работа с плащом протекала в гробовом молчании. Наконец, после более чем посредственной вероники раздались первые свистки. Теперь уже Луис стал просто жалок. Ничто не напоминало блестящего матадора, сражавшегося на наших глазах в последние два месяца. Даже новильеро не выглядел бы беспомощнее. С комком в горле я наблюдал за постыдными судорогами сломленного страхом тореро и молил Небо только об одной милости: позволить Луису выйти живым из этой схватки, в которой гибла его слава и навсегда закрывалась дверь в будущее. Желая положить конец тягостному зрелищу, президент подал сигнал к последней части — закланию быка. Все же, по-моему, он слишком поторопился. Когда Луис подошел ко мне за мулетой и шпагой, у него было лицо безумца, погруженного в мир грез. Матадор не слышал ни одного моего совета, хотя я кричал, стараясь перекрыть вой беснующейся от ярости толпы. Луис нетвердым шагом двинулся к быку. И я так же верно, как если бы он уже лежал, распростертый на песке, знал, что сейчас мой друг умрет. Рискуя навлечь на себя месть осатаневших от разочарования мужчин и женщин, я хотел перепрыгнуть через барьер, но Марвин буквально сгреб меня в охапку.
– Вы что, рехнулись?
И тут до меня дошло, что, не вмешайся дон Фелипе, я поступил бы точно так же, как в свое время Пакито… Вспомнив о мальчике, я сразу же невольно подумал о Консепсьон. Я повернулся к жене Луиса. Она сидела, закрыв руками лицо.
– Имей мужество досмотреть до конца! — заорал я. — Ты же сама этого хотела!
Но Консепсьон не услышала.
Приблизившись к быку, Луис развернул мулету, и я сразу заметил у верхнего края какое-то белое пятно. Луис, словно окаменев, уставился на эту белую точку. И тут бык кинулся на него…
Бренные останки убитого на месте Луиса Вальдереса отнесли в часовню, где он молился перед боем. Все было кончено. Из нашей прежней куадрильи в живых остался только я. Но и мой смертный час не замедлит наступить.
Как только тело Луиса коснулось земли, на зал опустилась тишина, ибо смерть возвращала тореро утраченное достоинство. Пока быка выводили с арены, мы с доном Фелипе, не теряя времени, бросились к нашему другу. Он лежал с пробитой грудью, без сознания. Сквозь слезы я снова заметил на мулете что-то белое. Мы с Марвином подняли мулету. К красной ткани был приколот листок бумаги, и мы прочитали:
«Я жду тебя, Луис. Пакито».
Дон Фелипе осторожно положил записку в бумажник.
Я молился, стоя на коленях у тела убитого друга, и вдруг до меня дошло, что и сам я в смертельной
