опасности. Не я ли единственный свидетель и, как она говорила, главный виновник гибели Пакито? Консепсьон убьет меня, как убила четверых тореро. А я не хотел умирать! Я встал, чувствуя, что у меня подгибаются ноги.
– Что с вами? — спросил стоявший рядом дон Фелипе.
– Я уезжаю! Мне необходимо уехать!
– Подождите немного, дон Эстебан!
– Да неужели вы не понимаете, что она прикончит и меня тоже?
Детектив вытащил меня на улицу, запихнул в такси и повез в гостиницу. Мы заперлись у него в комнате.
– А теперь, дон Эстебан, скажите мне, кто убийца.
– Консепсьон Вальдерес…
И я разрыдался как ребенок. Дон Фелипе на минуту опешил, но быстро пришел в себя.
– Так вот в чем дело…
Он подошел ко мне и с братской нежностью обхватил за плечи.
– Успокойтесь, дон Эстебан…
– Простите меня… сам не знаю, что со мной творится…
– Зато я знаю… С вами произошло самое худшее, что может случиться с мужчиной: вы поняли, что та, для которой вы пожертвовали всей жизнью, немногого стоит. А в чем причина всех этих убийств?
– Пакито…
Я рассказал ему все. Когда я умолк, дон Фелипе спросил:
– Так, по-вашему, дон Эстебан, сеньора Вальдерес повредилась умом?
– Думаю, да. Гибель Пакито была для нее более тяжелым ударом, чем мы предполагали… В тот день в ней что-то сломалось… Жена Луиса стала жить лишь во имя того, что, наверняка, называла про себя священным возмездием… Предложив Луису вернуться на арену, я дал Консепсьон возможность отомстить, которую она тщетно искала пять лет…
– Короче говоря, вы стали орудием судьбы, дон Эстебан… А если бы вы не приехали в Альсиру?
– Может быть, вынужденная необходимость держать все в себе, в конце концов, окончательно свела бы Консепсьон с ума и она убила бы мужа?
– А возможно, ничего бы не произошло. Поди угадай…
– Это-то меня и мучает больше всего. Не столкнись я с Мачасеро…
– О да, дон Эстебан! Не мне вам объяснять, какую роль в нашей судьбе играет случай… Но, скажите, как вы догадались?
– Мне бы следовало сразу заподозрить неладное… Она слишком легко смирилась с возвращением Луиса на арену. Женщина, хранящая в памяти страшное воспоминание о бое быков, должна была бы воспротивиться изо всех сил. Мы с Луисом поразились тогда молниеносности нашей победы. А Консепсьон вынашивала план мести…
– Весьма вероятно…
– Во всяком случае, она изо всех сил облегчала Луису работу и помогала мне наблюдать за тренировками. Короче, вела себя как страстная почитательница корриды.
– Но как ей удалось совершить преступления?
– Вспомните, дон Фелипе, ведь это она готовила кофе для Гарсии. Что касается Алохи, то Консепсьон делала вид, будто очень его любит, всегда расспрашивала о домашних делах. И вот, перед самым выходом на пасео, когда пикадор уже сел на лошадь, Консепсьон подошла пожелать ему удачи… Еще до замужества она выучилась делать уколы и часто помогала больным в Триане… На одном из анонимных писем был штемпель Альсиры, куда Консепсьон ездила за покупками. Кроме того, вчера утром ей вдруг вздумалось побродить по Линаресу, и почти сразу после возвращения жены Луис получил очередную записку. И наконец, дон Фелипе, это Консепсьон готовила вещи Луиса и собирала чемоданы, так что ей было проще чем кому бы то ни было прикрепить к мулете этот листок бумаги…
Марвин, казалось, совершенно погрузился в размышления над всеми уликами, которые я описал ему с величайшим тщанием. Потом задумчиво проговорил:
– Да… все это очень логично увязывается. И каковы же ваши намерения, дон Эстебан?
– Спасаться бегством… как я вам уже говорил.
– Не очень-то это на вас похоже, амиго.
– Очевидно, мы сильно меняемся с возрастом… Честно говоря, дон Фелипе, я не так уж боюсь смерти, но погибнуть от ее руки…
– Разве донья Консепсьон вас не любила?
– То была другая, чье лицо она сохранила до сих пор.
– И куда вы едете?
– К себе в Триану. О, я не слишком тешу себя иллюзиями… Она меня разыщет…
– Спрячьтесь где-нибудь еще.
– Нет. Только там я чувствую себя дома. И потом, дон Фелипе, боюсь, что я вас невольно обманул… Я не боюсь погибнуть от ее руки, я просто не хочу умирать здесь. Пусть это случится там, где мы любили друг друга.
– В любом случае, дон Эстебан, положитесь на меня. Уж я постараюсь обезвредить убийцу заблаговременно.
Уже собравшись ехать на вокзал, я неожиданно столкнулся с Консепсьон.
– Где ты был?.. Но… но ты уезжаешь?
– Возвращаюсь к себе, в Триану.
– Ты бросаешь Луиса и… и меня?
– Я не хочу умирать здесь.
– Умирать? Но почему ты должен умереть?
– Потому что я последний из той куадрильи, которая допустила гибель Пакито.
Консепсьон пристально посмотрела на меня.
– Значит, ты тоже это понял? — тихо проговорила она.
– Да, Консепсьон… Поэтому-то я и еду в Триану и буду ждать тебя там.
– Ты будешь ждать меня? Но зачем?
– Чтобы умереть.
30 сентября.
Я продолжаю эту исповедь после месячного перерыва. Завтра я выхожу из больницы, и мне трудно вспоминать о той кошмарной ночи, когда я ждал неминуемой смерти. Тогда, в первых лучах рассвета, я поставил точку, полагая, что мой рассказ закончен. Я надеялся, что, убив меня, как убила остальных, Консепсьон прочтет эти строки. Кто знает, быть может, угрызения совести вернут ей рассудок? К утру чисто животный страх смерти исчез. Я уже не боялся отправиться к Луису, Гарсии, Алохе, Ламорильо и несчастному Пакито, невольному виновнику этой ужасной драмы. Сумрак все еще цеплялся за крыши Севильи. Я в последний раз помолился Нуэстра Сеньора де ла Эсперанца, покровительнице Трианы, всегда помогавшей мне, и попросил защиты в этот прощальный час.
А потом я скорее почувствовал, чем услышал, приглушенные, крадущиеся шаги. Итак, мои предвидения оправдались. Как ни странно, это доставило мне какое-то мрачное наслаждение. Прислушиваясь к легким, почти воздушным шагам на лестнице, я укладывал исписанные листы в картонную папку. Вот она поднялась на последнюю ступеньку… дошла до моей площадки… Затаив дыхание, я услышал, как она тихонько скребется в дверь, а потом до меня долетел шепот:
– Это я… Эстебан…
И тогда медленно, очень медленно я встал и спокойно, не повышая голоса, позвал:
– Входи, Консепсьон…
Дверь бесшумно отворилась. На пороге с револьвером в руке стояла та, которую я так и не смог возненавидеть. Я улыбнулся.
