— Да, мы преследуем тот корабль. Разве не так?
— А с чего ты это взял? — говорит он, все еще очень сухо.
— Да, это сущая правда, — говорю я ему, — мы не можем быть уверены в этом.
— Да, друг, — говорит он, — мы можем быть уверены в том, что бежим от него, а не преследуем. Боюсь, — добавляет он, — что ты заделался квакером и решился не применять насилия, или же, что ты трус и бежишь от врага.
— Что вы хотите сказать? — говорю я (кажется, я и обложил его). — Чего вы насмехаетесь? Вечно вы пристаете с издевками!
— Нет, — говорит он. — Ведь ясно, что корабль направился прямо на восток в открытое море для того, чтобы сбить нас; можешь быть уверен, что дела ведут его вовсе не туда. Что ему делать в этой широте на африканском побережье? Это ведь, примерно, Конго или Ангола. Но как только стемнеет, и мы потеряем корабль из виду, он повернет и снова пойдет на запад к бразильскому побережью и к заливу, куда, как ты сам знаешь, он направлялся сначала. Значит, и выходит, что мы убегаем от него. Я сильно надеюсь, друг, — говорит эта сухопарая, склабящаяся тварь, — что ты станешь квакером, ибо вижу, что ты не за то, чтобы сражаться.
— Очень хорошо, Виллиам, — сказал я, — в таком случае из меня выйдет превосходный пират.
Как бы то ни было, а Виллиам оказался прав, и я немедленно понял, что он хочет сказать. Капитан Вильмот, лежавший тяжело больным у себя в каюте, услыхал наш разговор и понял Виллиама так же хорошо, как и я, и крикнул мне, что Виллиам прав, что самое лучшее для нас это переменить курс и направиться к заливу; там у нас десять против одного за то, что утром мы перехватим корабль.
Мы сделали полный оборот, переменили галс 188, поставили паруса на брам-стеньге 189 и пошли к заливу Всех святых. Там рано поутру мы стали на якорь, за пределами пушечного выстрела. Мы закрепили паруса каболками 190 так, чтобы возможно было распустить полотнища, не взбираясь наверх для развязывания узлов, опустили главную и передние реи и приняли вид, что давно уже здесь стоим.
Два часа спустя мы увидали, что наша добыча идет к заливу, поставивши все паруса. Она, ничего не подозревая, шла прямо к нам в пасть; а мы держались тихо, до тех пор, пока судно не подошло почти на пушечный выстрел. И тут, — так как передние части нашего такелажа лежали горизонтально, — мы сперва бросились к реям, а затем развернули марселя, при чем скрепляющие их каболки отпали сами. В несколько минут паруса были поставлены; в то же время мы отвязали якорный канат и напали на корабль прежде еще, чем он успел ускользнуть от нас, переменивши галс. Корабль был захвачен врасплох настолько, что почти не сопротивлялся и сдался после первого же бортового залпа 191.
Мы стали соображать, что нам делать с кораблем. Виллиам подошел ко мне.
— Послушай-ка, друг, — говорит он, — ты выкинул сейчас ловкую штуку! Захватил корабль ближнего твоего у самой его двери, не спрашивая даже у него разрешения. А скажи, не думаешь ли ты, что в порту должно быть несколько военных кораблей? Ты достаточно уже их взбудоражил. Они еще до наступления ночи погонятся за тобою по пятам, чтобы спросить, зачем ты так поступил, — можешь не сомневаться в этом.
— Право, Виллиам, — ответил я, — насколько мне известно, это так. Что же нам, в таком случае, делать.
Он в ответ:
— У тебя две возможности на выбор, либо войти в порт и взять все остальные корабли, либо убраться прочь до того, как они выйдут и возьмут тебя. Ведь вот они, я вижу, уже ставят марс на том большом корабле, чтобы немедленно выйти в море. Вскоре они явятся побеседовать с тобой. Что скажешь ты им, когда они спросят, почему ты без разрешения захватил их корабль?
Как Виллиам сказал, так оно и оказалось. В подзорные трубки мы увидели, что в порту все торопятся, — собирают экипаж и убирают такелаж на шлюпках в большом военном корабле. Совершенно ясно было, что вскоре они явятся к нам. Но нам нечего было раздумывать. Мы обнаружили, что захваченный нами корабль не гружен ничем важным для нас, кроме небольшого количества какао 192, сахара и двадцати баррелей муки. Остальной же груз состоял из шкур. Поэтому мы, забравши все, что считали пригодным для себя, и в том числе все боевые припасы, ядра и ручное оружие, — покинули корабль. Мы захватили с собою также канат, три находившихся на корабле якоря, которые годились нам, и часть парусов. Последних оставили мы достаточно для того, чтобы корабль мог добраться в порт. Это было все.
После этого мы направились на юг, к бразильскому побережью и подошли к реке Жанейро 193. Но, так как два дня дул сильный ветер с юго-востока и с юго- юго-востока, мы вынуждены были стать на якорь у маленького острова и дожидаться попутного ветра. За это же время португальцы, очевидно, успели передать на материк губернатору, что близ побережья стоят пираты. Так оказалось, что, завидевши порт, мы обнаружили, что как раз за чертою мелководья стоят на якоре два военных корабля. Один из них со всей возможной спешкой ставил паруса и отвязывал якорный канат для того, чтобы побеседовать с нами. Другой так далеко еще не зашел, но собирается последовать его примеру. Меньше, чем через час, они уже шли за нами, поднявши все свои паруса.
Не наступи ночь, слова Виллиама оказались бы пророческими: корабли наверняка задали бы нам вопрос, что мы здесь делаем, ибо обнаружили мы, что передний корабль уже нагонял нас, особенно на одном определенном галсе, тогда как мы уходили от него в наветренную сторону. Но, потерявши корабли из виду в темноте, мы решили переменить курс и направиться прямо в море, не сомневаясь в том, что за ночь нам удастся от них отделаться.
Догадался ли о наших намерениях португальский командир, или нет, — не знаю. Но утром, когда рассвело, оказалось, что мы от него не отделались: он преследует нас, находясь всего в лиге за нашей кормой. Но, к великому нашему счастью, виднелся лишь один корабль из двух. Но зато это был корабль большой, несший на себе сорок шесть пушек и отменно ходкий. Это видно из того, что он нагнал нас, ибо и наш корабль был, как я уже говорил, очень ходок.
Разглядевши все это, я понял, что иного исхода, кроме боя, нет. Зная, что нечего ждать пощады от этих мерзавцев-португальцев, народа, к которому я испытывал природное отвращение, я сообщил капитану Вильмоту, как обстоят дела. Капитан, хотя и был болен, заковылял по каюте и потребовал, чтобы его вынесли на палубу (он был очень слаб). Он захотел лично посмотреть, как обстоят дела.
— Что же, — говорит он, — будем сражаться!
Экипаж наш был и раньше бодр, но вид возбужденного капитана, пролежавшего десять или одиннадцать дней больным в калентуре 194, придал ему двойное мужество, и все принялись убирать судно и готовиться к бою. Квакер Виллиам подошел ко мне, как-то странно улыбаясь.
— Друг, — говорит он, — зачем тот корабль гонится за нами?
— Зачем? — говорю, — чтобы сражаться с нами. Будьте уверены!
— Так, — говорит он. — А как ты думаешь, нагонит он нас?
— Да, — сказал я, — сами видите, что нагонит.
— Почему же в таком случае, друг, — говорит этот сухопарный бездельник, — почему ж ты все бежишь от него, раз он все равно нас настигнет? Разве нам легче будет оттого, что он настигнет нас не здесь, а дальше?
— Все едино, — говорю я, — но что вы-то сделали бы?
— Сделал бы! — говорит он. — Пускай бедняга не трудится больше, чем нужно. Подождем его и послушаем, что он хочет нам сказать.
— Он заговорит с нами порохом и ядрами, — сказал я.
— Ну, что ж, — говорит он, — раз это его родной язык, нужно отвечать ему тем же языком, не правда ли? Не то как он сможет понять нас?
— Превосходно, Виллиам, — говорю я, — мы вас понимаем.
И капитан, несмотря на то, что был болен, крикнул мне:
— Виллиам опять прав, — сказал он. — Все одно, что здесь, что лигой дальше.
