И дал приказ:
— Держать грот 195 круто к ветру 196! Мы для него убавим паруса.
Мы убавили паруса. Ожидая португальца с подветренной стороны, — а сами шли в то время на штирборте 197, — мы перетащили восемнадцать пушек на бакборт 198 и решили дать бортовой залп, чтобы взгреть неприятеля. Прошло еще полчаса, покуда он с нами поравнялся. Все это время мы шли к ветру 199, чтобы отрезать ветер от неприятеля. Он оказался, поэтому вынужденным зайти к нам с подветренной стороны, как мы того хотели. Как только он оказался у нас под кормою, мы подошли вкось и приняли огонь пяти или шести его пушек. К этому времени, можете быть уверены, все наши люди были на своих местах; мы поставили руль прямо к ветру, отпустили подветренные брасы 200 грота и положили его на стеньгу.
Таким образом, наш корабль стал на траверсе 201 португальских клюзов 202.
Тогда мы немедленно дали бортовой залп, продернули его с носа до кормы и убили множество людей.
Португальцы, как мы видели, были в крайнем смятении. Не зная нашего замысла и воспользовавшись открытым путем, они вогнали свой бушприт 203 в переднюю часть наших главных вантов 204, и, так как им не легко оказалось освободиться от нас, мы остались скрепленными таким образом. Враг мог направить на нас не более, как пять или шесть пушек, да еще ручное оружие, тогда как мы выпускали в него полные бортовые залпы.
В самом разгаре дела, когда я был очень занят на шканцах, капитан, не отходивший от нас, позвал меня.
— Какого черта делает там друг Виллиам? — говорит капитан, — что ему нужно на палубе?
Я шагнул вперед и увидал, что друг Виллиам с двумя или тремя дюжими парнями накрепко привязывает португальский бушприт к нашей грот-мачте, боясь, чтобы португалец не ушел от нас. По временам он вытаскивал из кармана бутылочку и подбодрял парней чарочкой. Пули летели вокруг него так густо, как это только бывает в такой битве; ведь португальцы, нужно воздать им должное, дрались очень воодушевленно, будучи сперва совершенно уверены в своей победе и надеясь на свое численное превосходство. А Виллиам был так спокоен и равнодушен к опасности, точно сидит за чашей пунша 205; он только хлопотал, стремясь добиться того, чтобы сорокашестипушечный корабль не убежал от двадцативосьмипушечного.
Дело было слишком жаркое, чтобы долго тянуться. Наши держались отважно. Наш пушкарь, бравый молодец, кричал внизу и поддерживал такой огонь, что пальба португальцев начала вскоре ослабевать. Мы подбили много их пушек, стреляя по баку 206 и продырявивши корабль, как я уже сказал, от носа до кормы. В это время Виллиам подходит ко мне.
— Друг, — говорит он очень спокойно, — о чем ты думаешь? Почему не посещаешь ты корабль ближнего своего, когда дверь его отворена тебе?
Я тотчас же понял его; наши пушки так разбили корпус португальца, что два его пушечных порта 207 соединились в один, а переборки рулевого помещения были раздроблены в щепы так, что португальцам негде уже было укрыться. Потому я немедленно дал приказ взять его на абордаж. Наш второй лейтенант с тридцатью приблизительно людьми в одно мгновение вступил на бак португальца, а за ним последовало еще несколько человек во главе с боцманом. Изрубивши в куски человек двадцать пять, захваченных ими на палубе, они бросили несколько гранат 208 в рулевое помещение, а затем вошли и туда. Тогда португальцы сразу же запросили пощады, и мы завладели судном, право, вопреки даже собственным нашим ожиданиям. Ведь мы охотно пошли бы на мировую с ними, оставь они нас только в покое, но так как случилось, что мы сперва стали на траверсе их клюзов и яростно поддерживали огонь, не давая им времени отойти от нас и повернуть корабль, так что из своих сорока шести пушек они могли, как я сказал выше, пустить в ход не больше пяти или шести, — то мы и отогнали их немедленно от пушек в бак и между палубами перебили у них множество людей. Когда мы вступили на корабль, у португальцев недоставало уже людей для того, чтобы схватиться с нами в рукопашную.
Неожиданная радость от того, что португальцы просят пощады и что кормовой их флаг 209 спущен, была так велика, что даже наш капитан, сильно ослабевший от тяжелой лихорадки, точно ожил. Природа преодолела недомогание, и в ту же ночь лихорадка спала. В течение двух или трех дней он значительно поправился, сила стала возвращаться к нему, и он снова мог давать распоряжения по всем решительно существенным вопросам. Дней же через десять он был совершенно здоров и вновь занялся кораблем.
В это время я завладел португальским кораблем, и Вильмот назначил меня, или, вернее, я сам себя назначил его капитаном. Около тридцати человек с этого корабля перешло на службу к нам; часть их составляли французы, часть генуэзцы 210. Остальных мы на следующий день высадили на каком-то островке возле бразильского побережья. Мы были вынуждены только оставить на корабле раненых, которых нельзя было переносить, но нам удалось отделаться от них на мысе Доброй Надежды, где, по собственной их просьбе, мы ссадили их на берег.
Как только корабль был взят и пленники размещены, капитан Вильмот предложил направиться снова к реке Жанейро. Он не сомневался в том, что мы встретимся с другим военным кораблем, который, несомненно, вернется, после того, как он оказался не в состоянии найти нас и отбился от своего спутника. Если взятое уже нами судно пойдет под португальским флагом, второй корабль можно будет также захватить. И все наши стояли за это предложение.
Но наш друг Виллиам подал нам лучший совет. Он подходит ко мне:
— Друг, — говорит он, — я слыхал, что капитан хочет возвращаться в Рио-де-Жанейро в надежде повстречаться со вторым кораблем, преследовавшим нас вчера. Правда ли это? Неужели ты собираешься так поступить?
— Ну, да, Виллиам, — говорю я. — А почему бы и нет?
— Как хочешь, — говорит он. — Ты волен поступать, как тебе вздумается.
— Это и я знаю, Виллиам, — сказал я, — но капитан такой человек, которому нужны разумные доказательства. А что ты хочешь сказать?
— А то, — серьезно говорит Виллиам, — что хочу узнать, чего добиваешься ты и все люди, которые идут с тобой? Того, чтобы добыть денег?
— Да, Виллиам, добыть их честно, по-нашему.
— А что ты предпочитаешь, — говорит он, — деньги без боя или бой без денег? Скажи, что бы ты выбрал, если, предположим, тебе пришлось бы выбирать?
— Ну, — говорю я, — понятно, первое из двух, Виллиам.
— Скажи же, — говорит он, — великую выгоду дал тебе этот корабль, который ты только что захватил? А ведь он обошелся тебе в тринадцать убитых и несколько раненых, но на торговом судне ты захватил бы добычу вдвое большую, а драться пришлось бы вчетверо меньше. Откуда ты знаешь, какая сила и сколько людей может оказаться на втором корабле, какие ты там понесешь потери, и какая тебе будет выгода, если ты его захватишь? Я полагаю, что тебе лучше оставить его в покое.
— Что ж, Виллиам, а ведь это правда, — сказал я. — Я передам ваше мнение капитану и сообщу вам его ответ.
Как и следовало, я пошел к капитану и передал ему рассуждения Виллиама. Капитан согласился с тем, что, действительно, драться надо нам тогда только, когда это неизбежно, главная же наша задача — это добыть деньги и притом с возможно меньшим для нас ущербом. Потому мы оставили задуманное предприятие и снова направились вдоль берега на юг, к реке Ла-Плате 211, в надежде найти там какую-нибудь добычу. Особенно высматривали мы испанские суда из Буэнос-Айреса 212; они обычно очень богаты серебром, и одно такое судно вполне бы нас устроило. Мы крейсировали в этих краях около месяца, но никакой добычи нам не представилось. Мы стали совещаться, что же теперь предпринять, так как до сих пор не было у нас никакого решения. Я же все время считал, что нужно идти к мысу Доброй Надежды и
