Странные занятия

Порывшись у нее в сумочке, я нашел остальной запас: десяток дермадисков, купленных такой дорогой ценой.

Держа их в руке, которая лишь чуть-чуть дрожала, я подумал о том, что в них: легкое и быстрое облегчение от боли, причиненной гибелью Чарли.

Но сам я их не использовал.

Нет, я налепил их ей на красивые ноги, крепко прижал, чтобы началось проникновение в кожу. Она не сопротивлялась, хотя уверен, в глубине души не хуже моего понимала, что это в двенадцать раз превышает порог необратимого повреждения мозга.

— Жизнь такая гадкая, — сказала она, когда я закончил. — Я когда-нибудь рассказывала вам про мать? Я не могла им позволить забрать у меня последнее утешение.

— Больше нет нужды волноваться, — сказал я.

Достав из кармана куртки плейер на батарейках, я положил его на стол и нажал клавишу. И подумал о том, что Чарли очень любил старые песни.

— О… как мило… музыка, — сказала она.

Лились, звучали старые стихи:

Все так прекрасно,
Все это так прекрасно…

Перед уходом я задул свечу.

Спондуликсы{2}

«Спондуликсы» — рассказ, близкий моему сердцу, ведь он повествует о триумфе, падении и спасении неудачника, с которым мне так легко себя отождествить. (Кстати, я воображаю себе, как в киноверсии Рори Хонимена играет Джефф Бриджес.) Честно говоря, рассказ мне так понравился, что я превратил его в роман, впоследствии вышедший в издательстве «Кэмбриан пресс». В более пространном варианте вы найдете много новых персонажей и сцен, равно как и критически важные художественные переработки: на протяжении романа, я называю Рори только по имени, без фамилии.

Если когда-нибудь окажетесь в Провиденсе на Род-Айленде, непременно загляните в «Закусочную Джеоффа» на Бенефит-стрит, послужившую прототипом для «Храбрецов Хонимена». Вас обязательно обругают неприветливые студенты художественной школы, стоящие за его пароварками, — но этот мазохизм сторицей восполнит удовольствие перекусить их сандвичем «Богач Лупо».

И наконец, мои повторные благодарности редактору Скотту Идельмену за то, что рискнул первоначально опубликовать это произведение «финансовой научной фантастики».

1 Пиволюбы

Вывеска гласила «Храбрецы Хонимена», и изображен на ней был стилизованный дэгвудский сандвич[7]: два ломтя серого хлеба с отрубями, а между ними — около шести дюймов поджаренного мясного фарша, сыра, салата, маринованных огурчиков, помидоров, кислой капусты и острого перца, и все сочится горчицей и майонезом. В нижнем правом углу стояла закорючка росписи художника: Зуки Нетсуки. В левом нижнем: ОТКРЫТО В 1978.

Вывеска висела над дверью небольшой закусочной на Вашингтон-стрит в городке Хобокен, штат Нью-Джерси. Был полдень трепетно солнечного июньского понедельника. Дверь закусочной была заперта, а табличка на ней повернута на ЗАКРЫТО. На табличке виднелись отпечатки пальцев кетчупом.

По Вашингтон-стрит несся плотный двусторонний поток машин, по тротуарам спешили пешеходы и велосипедисты. По обе стороны широкой авеню выстроились средних размеров дома с магазинчиками на первом этаже и квартирами выше. К запахам выхлопов и стряпни примешивалась слабая вонь с реки к востоку. «Максвелл хаус» на углу Двенадцатой и Гудзон испускал всепроникающий запах жарящегося кофе — точно кофеварка богов. Болтовня по-испански, шипение пневматических тормозов, шлепанье о тротуар выгружаемых картонных коробок, писк младенцев, шумные ссоры подростков, сирены, музыка — шумная жизнь небольшого городка.

В квартале от закусочной по тротуару рассеянно шел мужчина. У него была густая рыжеватая борода, из-под бейсболки «Метс» свисали длинные волосы. Одет он был в кроссовки, джинсы и толстовку с надписью СПОНСИРОВАНО «ХРАБРЕЦАМИ ХОНИМЕНА» на спине. Он был подтянутым, скорее стройным, чем мускулистым. Двадцать лет назад он получил аттестацию как ныряльщик мирового класса. Не режим напряженных тренировок, а скорее хорошие гены и умеренный аппетит помогли ему сохранить юношескую внешность и телосложение.

Мужчина миновал химчистку, книжный магазин, бар, винный погребок, цветочный магазин. По дороге он насвистывал невнятную мелодию, а руки держал в карманах джинсов, где позвякивал монетами.

Дойдя до закусочной, он, не замечая таблички ЗАКРЫТО, взялся за потертую дверную ручку и попытался войти. Когда дверь не открылась сразу, он, казалось, был озадачен. Ему потребовалась минута, чтобы решить, что нет, это не ошибка с его стороны. Он поднял глаза на колоссальный сандвич над дверью. Изучил табличку с отпечатками пальцев. Прикрыв глаза от солнца рукой, всмотрелся через окно в темное помещение. Будь у него водительские права, он, наверное, достал бы их из бумажника и изучил, чтобы удостовериться, что он действительно Рори Хонимен и что это действительно его заведение.

Установив наконец, что эта заброшенная закусочная и есть его заведение и что она наглухо заперта, тогда как должна была открыться еще час назад в преддверии давки во время перерыва на ленч, Хонимен отступил на шаг и пробормотал два слова: «Проклятый Нерфболл». На том он развернулся и с гневной решимостью зашагал прочь.

Хонимен шел на север по Вашингтон-стрит, пока не добрался до Четырнадцатой. Тут запах кофе стал сильнее, потом снова ослаб. На перекрестке он повернул на восток, к реке. Местность становилась все более грязной, бедной и запущенной. Заброшенные здания чередовались с мрачно-шумными барами (ДАМЫ ПРИВЕТСТВУЮТСЯ), а над ними битые стекла в окнах квартир были залатаны фанерой и скотчем. Жилые дома уступали место заводам и складам. Завод по переработке рыбы распространял вокруг морское зловоние. Под стеной здания безнадежно слонялась кошка. Хонимен решил, что узнал Кардинала Рацингера.

Пересекавшая весь город улица наконец уперлась в реку Гудзон. Ржавая цепь отделяла ее от свалки на берегу, поросшей сорняками и усеянной покрышками, пластиковыми пакетами, тележками из супермаркетов и остовами автомобилей… За широко раскинувшейся рекой во всей своей мрачной красе поднимался Манхэттен.

Слева от Хонимена стояло здание. Перед ним Хонимен помедлил, его былая решимость на мгновение пошатнулась.

Проблема: входить ли в дверь или нет. Если он войдет, то, возможно, найдет своего пропавшего работника и тогда сумеет открыть закусочную и еще получит хоть какую-то выручку с перерыва на ленч. С другой стороны, с той же вероятностью он впутается в какую-нибудь идиотскую историю, которая затянет его, как в водоворот, закружит, собьет с пути истинного голосами и телами, выпивкой и дозой, затеями и заговорами и полностью поглотит остаток дня. Или даже, может, целые сутки. Неделю. Месяц. Год. Остаток жизни? Кто знает? Такое уже случалось с другими… Но разве сейчас он не растрачивает попусту свою жизнь? И не растрачивал ее последние двадцать лет, с того единственного взрывного дня под солнцем