испражнялись в желоб, бежавший вдоль забора вниз, в долину. Некоторые болтали о банкете, хвастаясь тем, что они сделали или сказали; остальные оправлялись молча, все еще не проснувшись как следует.
С трех сторон нас окружали холмы, на вершинах которых в утреннем свете виднелись деревушки. Внизу раскинулся город Корсоли — улочки, извивающиеся между башнями и появляющиеся вновь, словно весенние ручьи, а за стенами к городу спешили путники, похожие на муравьев. Еще вчера я выглядел таким же маленьким и ничтожным, но сегодня Господь в милосердии своем поместил меня на крышу мира.
— Эй, martori [25]! — окликнул меня Томмазо. — Если хочешь посрать, тут есть солома.
— Меня зовут Уго! — громко ответил я.
Всю мою жизнь меня звали крестьянином — и стражники, когда я приходил в город, и купцы, обманывавшие меня, и мытари, и священники. Теперь, когда я оказался во дворце, мне хотелось, чтобы меня называли по имени.
— Хорошо, Уго. — Томмазо показал на верхний этаж дворца. — Там живет герцог Федерико. А под ним живет горбун Джованни, шурин Федерико.
— Тот, который высморкался на меня? — спросил я.
Томмазо кивнул и добавил, что Джованни — посол Корсоли в области торговли шерстью и без его связей долина погибла бы от голода.
— Он хочет стать кардиналом, — продолжал Томмазо. — Но Федерико не желает платить, поскольку каждое скудо, которое он дает папе, тот использует против Корсоли. Поэтому герцог ненавидит папу, а все остальные ненавидят Федерико.
— Быть может, Лукка и Джованни…
— Нос тебе нужен для того, чтобы нюхать, а не вынюхивать, — предупредил меня Томмазо. — Это не твое дело.
— Как это не мое? Potta! Если какой-нибудь дурак решит…
— За брань — штраф десять скудо! — перебил меня Томмазо. — Давай мне десять скудо.
— Десять? Да у меня и одного-то скудо нет…
Томмазо уставился на меня карими глазами из-под черной курчавой шевелюры, грызя ноготь мизинца (он обкусал все ногти до мяса). Глаза у него были посажены слишком близко, а два передних зуба казались чересчур большими для рта. На лице у него было несколько оспин. Матушка предупреждала меня, что оспинки появляются тогда, когда человек лжет.
— Значит, будешь моим должником, — заявил Томмазо. — Пошли!
Порой после дождей, когда из земли вылезала травка и расцветали цветы, я мечтал о том, что когда- нибудь у меня будет огород с грядками цветной капусты, головками чеснока, рядами морковки, похожими на марширующих солдат, и прочими овощами. Томмазо привел меня на огород, где росли все овощные культуры, которые я знал, а также множество неизвестных мне растений. Бобы, чеснок, капуста, морковь, лук, кучерявый салат, баклажаны, мята, фенхель, анис — все это аккуратно росло на грядочках, разделенных узкими проходами.
— Здесь я работаю, — хвастливо заявил Томмазо. — Эти овощи предназначены только для Федерико и его близких.
— И ты тут всем заправляешь?
— Я и еще одна старуха. Но работаю в основном я. Даже у папы римского нет такого огорода. Ты никогда не видал ничего подобного, верно?
Я согласился. Он снова стал хвастаться тем, насколько важна его работа, и продолжал бы так без устали часами, если бы я его не перебил.
— Томмазо! — сказал я. — Ты прожил во дворце всю жизнь. Ты всех знаешь. Мне все равно, что со мной будет — я верю, что Господь убережет меня, — но моя дочь, Миранда… Она так молода! Она…
— Тебе нужна моя помощь?
— Ты выращиваешь овощи. Я подумал…
— Ты хочешь, чтобы я помог тебе? — снова спросил он, скрестив на груди руки.
— Да, но я не могу тебе заплатить. Если мы договоримся…
— Сколько Миранде лет?
— По-моему, одиннадцать.
Томмазо склонил голову набок.
— Выдай ее замуж за меня, когда ей будет тринадцать, и я буду твоими ушами и глазами на кухне.
— Замуж? — рассмеялся я.
Он покраснел.
— По-твоему, я недостаточно хорош для нее?
— Не в этом дело. Просто она еще ребенок.
— Моя мать вышла замуж, когда ей было четырнадцать.
— Значит, когда Миранде исполнится пятнадцать, — сказал я.
— Тьфу ты! — Он сплюнул на землю. — Я дал тебе амулеты! Я, по доброте души своей, накормил твою дочь. Ты видишь, как много я знаю о дворце. Ты просишь меня о помощи-и вот твоя благодарность?
За одну секунду он так завелся, размахивая руками и покраснев, как свекла, что я едва мог его узнать. На нас стали обращать внимание. Я вспомнил матушкину поговорку: «Будешь часто кипятиться — быстро сваришься!» — и подумал, что за четыре года многое может случиться. Вся моя жизнь переменилась за четыре минуты, так зачем спорить понапрасну?
— Хорошо. Когда ей будет четырнадцать.
Томмазо рывком протянул мне руку. Я пожал ее.
— Только молчок.
Он пожал плечами.
— Как знаешь.
Юноша попытался было высвободить руку, но я крепко ее сжимал.
— Ты должен хорошо с ней обращаться. Если ты обидишь ее, я тебя убью.
— Я буду обращаться с ней, как с принцессой, — ответил он. — Пока она будет вести себя соответственно.
Тут нас позвали двое слуг, сказав, что Томмазо нужен на кухне, а я должен попробовать завтрак герцога.
— О чем вы разговаривали с Томмазо? — спросил слуга с подносом, пока мы поднимались по лестнице к покоям Федерико.
— Он рассказывал мне о дворце и о людях, которые в нем живут.
— А ты что ему рассказывал? — спросил другой.
— Ничего. Мне нечего рассказывать.
— Ну-ну, — многозначительно протянул первый.
Второй кивнул.
У меня похолодело в груди.
— А что?
— Niente. Ничего.
Мне хотелось задать еще пару вопросов, однако стражники уже повели нас через приемную Федерико к его спальне.
Глава 9
После того как нас обыскали на предмет оружия, мальчики-подавальщики постучали в дверь спальни герцога Федерико. Нам ответил его врач Пьеро. Низенький толстый еврей, Пьеро был лысым, если не считать нескольких волосинок на макушке. От него пахло жиром, который он смешивал с молотыми орехами
