на нет.
Перестук колес на стрелке вернул его к действительности. Дорога снова стала двухколейной, поезд приближался к скоплению оранжевых огней, расплывавшихся в легком тумане, который поднимался от дальней окраины топи. Еще одна сигарета, еще один солидный глоток кирша. Они медленно тащились мимо вокзала Болоньи с мемориальной доской, напоминающей еще об одной непроницаемой тайне. Второго августа 1980 года здесь взорвалась бомба, убившая восемьдесят четыре человека и на всю жизнь искалечившая еще двести. Как левое, так и правое крылья общественного мнения обвиняли в этом экстремистов противоположной стороны. Последовала лавина расследований, было арестовано несколько подозреваемых, но ничего так и не выяснилось. Получалось, что эти ежедневно творящиеся злодейские преступления ниспосылаются Богом, как ураганы или землетрясения. Жалко людей, конечно, ужасная трагедия, но поделать ничего нельзя.
Впервые по-настоящему осознав, насколько он устал, Дзен лег на койку. Окно было по-прежнему открыто, и, когда поезд въезжал в предгорья Альп, на Дзена мимолетно пахнуло сладким дымом костра. Дальше не было ничего, кроме ритмичного стука колес, резонировавшего в стенах туннелей, промежутки между которыми становились все короче, а сами туннели – все длиннее. И тогда Дзен наконец заснул. Его разбудил тот самый проводник, который за взятку открыл ему дверь вагона. Они проезжали Прато. До прибытия во Флоренцию у Дзена оставалось время лишь на то, чтобы собрать вещи и привести себя в более или менее презентабельный вид.
Усталый, все еще полусонный, он вышел на перрон, думая лишь о том, как убить несколько часов, оставшихся до отправления местного поезда, проходившего через Лукку. Из тени неожиданно материализовалась стройная женщина и, приблизившись, поцеловала его.
– Прекрасно выглядишь. Горный воздух пошел тебе на пользу.
Дзен недоуменно воззрился на Джемму.
– Что ты тут делаешь? – раздраженно спросил он. – Я же сказал, чтобы ты не беспокоилась.
– А я беспокоилась. Машина на улице. Дай мне твою сумку.
– Я прекрасно добрался бы сам. Ты мне не мамочка!
– Нет, не мамочка.
– В любом случае – спасибо, что приехала. Прости, вспылил. Я совершенно без сил. Господи, как хорошо снова оказаться дома!
– Наслаждайся, пока можно, потому что тебя ищут из министерства. Некто по фамилии Бруньоли. Он хочет видеть тебя в Риме завтра.
– Я не хочу в Рим.
– Зато я хочу. А тебе придется. Я заказала два билета на девять часов.
– Ты-то какое к этому имеешь отношение? Ты не работаешь на Бруньоли. Или работаешь? Да? Это он подослал тебя ко мне летом на пляже, чтобы…
– Успокойся. Мне просто нужно кое-что купить.
– Прекрасно, но мне-то придется работать. Не можешь же ты рассчитывать, что я все брошу и буду сопровождать тебя по магазинам, а потом поведу обедать.
– По магазинам я предпочитаю ходить одна, а обед у меня запланирован дружеский.
– Дружеский?
– Ее зовут Фульвия. Мы вместе учились в школе. Утром мы с тобой поедем на поезде, машину оставим возле вокзала здесь, во Флоренции, а вечером вместе вернемся.
– Но…
– Ты просто устал. И, судя по всему, немного выпил. Утром все встанет на свои места.
– Нет, не встанет.
– Хорошо, не встанет. Оттого, что мы сейчас будем это обсуждать, ничего не изменится.
– Почему ты всегда должна быть права?
– Почему ты всегда должен быть не прав?
– Я не всегда не прав.
– Конечно, но ты так думаешь. Тебе это даже нравится. Ну, а мне нравится быть правой. Обычно так и бывает. Я рисковала, поставив на тебя, не забывай. Сильно рисковала. Думаешь, я оказалась не права?
– Нет, права.
– Тогда защита закончила предоставление доказательств. Ты тоже заканчивай. Отдохни, а я буду вести машину.
VI
Как только солнце скрылось за отдаленной грядой облаков на юго-западе, Габриэле открыл люк в полу, опустил в него лестницу и спустился по ней. Дальше все было просто: крутые ступеньки, ведущие на второй этаж, потом гораздо более широкий и плавный марш, который упирался в величественный боккирале [17], встроенный в опоясывавшую здание террасу. Его просторность и изысканные фрески на потолке свидетельствовали о высоком статусе владельца.
Габриэле открыл дверь, выходившую в широкий двор с чуть выгнутым и приподнятым потрескавшимся полом, по периметру которого были проложены дренажные желоба, и прошел к последнему из семи арочных проемов аркады, напоминавшей монастырскую, за которой находился крытый сарай: некогда там складывали сельскохозяйственное оборудование и инструменты. Ребенком он хранил там свой велосипед, там же Габриэле оставил его и теперь – подальше от глаз случайного (или не случайного) посетителя.
Десять минут спустя он ехал, методично крутя педали, по совершенно плоской и прямой аллее, пересекавшей владение. По обе стороны аллеи тянулись глубокие канавы. На фоне безжизненно ровного пейзажа шеренги стриженых тополей, высаженных для защиты от ветра, походили на архитектурные сооружения. Для успеха предприятия было жизненно важно правильно рассчитать время. Света было еще достаточно, чтобы видеть дорогу, но уже недостаточно, чтобы кто-то мог узнать Габриэле. Несмотря на неизменный туман, который уже начинал стелиться над землей, вечер был ясный, и луна обещала взойти как раз вовремя, чтобы осветить ему обратный путь. В годы его детства в усадьбе не было электричества, и, гостя здесь каждое лето, он научился прекрасно разбираться в восходах и заходах солнца и луны, а также в лунных фазах. Это было разновидностью почтительного внимания к природе. Забытый навык с легкостью всплыл сейчас из памяти.
Путешествие представляло собой минимальный и в любом случае необходимый, но все-таки определенный риск, поэтому он выбирал объездные пути. С тех пор как здешние места значительно обезлюдели, эти дороги почти не использовались, тем более после наступления темноты. Если повезет, хозяин какого-нибудь магазинчика окажется единственным человеком, увидевшим его лицо, однако с отращенной недавно бородой и в темных очках его едва ли узнала бы даже родная сестра. Батарейки в походном фонаре почти сели, а без этого заменителя масляной или ацетиленовой лампы его детства он ничего не сможет делать в темноте.
Высокая ограда окружала поместье и была – если не считать двух ворот – непроницаема для пришельцев извне. Снаружи ограду опоясывала глубокая дренажная канава – ни дать ни взять крепостной ров вокруг средневекового замка. Все это создавало ошеломляющее ощущение полной изолированности от внешнего мира. Когда-то оно казалось комфортным, но теперь Габриэле начинал страдать от того, что в армии они называли «казарменной клаустрофобией».
Была для того еще одна причина. Габриэле чувствовал себя немного простофилей. Так с добродушной презрительностью его иногда называл отец – il babbione [18] – и так же, как зачастую в прошлом, ему казалось сейчас, что тот был прав. Минуло десять дней – и ничего не случилось. Более того, становилось трудно представить себе, что могло случиться. Что могло оправдать его паническое бегство в бывшее родовое имение.
Где-то он прочел, что разница между теорией и верой состоит не в возможности доказать, а в невозможности опровергнуть. Неважно, сколько свидетельств подтверждают, например, теорию относительности, ее истинность так никогда и не была доказана окончательно. Ее научная респектабельность зиждется на единственном факте: ложность ее обнаружится лишь тогда, когда появятся противоречащие ей данные. Это неприложимо к идее о том, что Бог создал мир за шесть дней, а потом изменил первоначальный замысел. Эта идея из разряда веры. Как и страх Габриэле за собственную
