горели копны соломы на расковырянной снарядами стерне. От опушки вниз к ручью бежал раненный солдат, правая рука была забинтована, сквозь марлю выступало красное пятно. Всмотревшись в него, я узнал Иванова — своего соученика по полковой школе. Окликнул, — всё это делалось в движении, — он оглянулся:
— Как тебя ранило?
— Разрывной, гады… По быстрому перевязала какая-то чернявая сестра, а теперь — в медсанбат.
— Ну, счастливо тебе!
И он побежал дальше. На опушке леса, в глубоком овраге, что отделял кода-то пашню от леса, а потом был углублён дождевой водой, тянулась немецкая траншея. Валялись бутылки, фляги, клочки бумаги, стреляные гильзы. Здесь в укрытии санитарка перевязывала раненых. «Та ли это — чернявая, перевязавшая Иванова?» — подумал я, посмотрев в её сторону. Её профиль показался мне знакомым: «Где я её видел, ну, где же?» — старался я вспомнить и в то же время старался не отстать от товарищей. Чёрные её локоны выбились из-под пилотки, а руки уверенно накладывали шину на повреждённую ногу раненого. Останавливаться не было времени, я шёл и оглядывался на медсестру. Вдруг меня ударило, словно током, и в памяти всплыла картина: на залитой солнцем площадке смуглая девушка исполняет танец, быстрый, темпераментный. Где это было? Да ведь это в Крыму! И я вспомнил, наконец, имя испанки — Аврора Модесто. Да, это была она, — теперь не было никаких сомнений.
Я ещё оглянулся назад и крикнул:
— Аврора! Модесто!
Но мои слова утонули в грохоте боя…
Позже я пытался узнать у медиков, знают ли они санитарную медсестру Аврору Модесто, но все отрицательно кивали головой.
В боях на подступах к латвийской столице — городу Риге — я был ранен. Лечился в госпитале, размещённом в местечке Страме. Спустя несколько дней, меня пришёл навестить Миша Летягин — мой однополчанин. Попутной машиной он добрался с передовой сравнительно легко. На груди у него сверкала новенькая медаль «За отвагу». Я поздравил друга по оружию.
— И тебе же должны быть! Нас ведь тогда обоих представили к этой награде! Помнишь тот бой?
Да, я и сейчас помню в деталях тот трудный день, когда враги отрезали все пути к нашей огневой. Мы истратили весь боекомплект мин, а пехота просила «огонька». Что было делать? Командир роты Иванов послал нас двоих через болото в наш тыл к полковому складу. Оттуда на обмотках, переброшенных через шею, мы выносили по шесть мин каждый и под свистом пуль пробирались к огневой, — три километра туда — три обратно, мокрые, испачканные — «болотные черти» — назвал нас тогда командир огневого взвода Макаренко.
К вечеру мы притащили больше полусотни мин, и наша огневая выстояла, крепко помогла пехоте.
Из-за ранения я не получил тогда этой награды. Она меня нашла через десять лет.
МОИ ДРУЗЬЯ
Уже после окончания войны у меня состоялась ещё одна — «артековская» встреча.
…В конце июля 1945 года в лесах Западной Литвы формировался эшелон демобилизованных воинов, которые возвращались к мирному труду, к родным семьям. Я был включён в состав сопровождающей команды. Путь был длинным: мы ехали через Белоруссию на Москву и дальше на юг — в Ростов-на-Дону. Было больно смотреть на разрушенные советские города и сёла, а ещё тяжелее — на встречу нашего эшелона: на каждой станции его встречала масса женщин, а из вагонов выходило несколько человек демобилизованных. Их обступали плачущие женщины, расспрашивая: «Не видел ли моего?», — а мы ехали дальше.
В общем, эта поездка была интересной, ведь пришлось проехать через всю Россию с севера на юг. Погода стояла отличная, настроение было тоже отличное — ведь война закончилась, а это для нас было главным. В вагоне распевали песни, вспоминали эпизоды из фронтовой жизни, приближаясь к конечному пункту нашего далёкого рейса.
В Ростове мы отправили последнюю партию демобилизованных, оформили необходимые документы. Я вспомнил, что в этом городе учится в авиационном техникуме Ободынский Слава — наш бывший артековец, уехавший с отцом из Сталинграда на Северный Кавказ. Они, конечно, просчитались. Слава позже писал в Артек, что их городок был временно оккупирован немцами, и он насмотрелся на все ужасы немецкого режима.
До поезда времени было достаточно, и я решил навестить друга. Без труда нашёл Красноармейскую улицу. В вестибюле техникума спросил дежурную:
— Мне Славу Ободынского можно видеть?
— А вы кем ему приходитесь?
— Родным другом.
Тётя рассмеялась:
— разве бывают и неродные друзья?
Она крикнула кому-то наверх:
— Немедленно сюда Славку с десятой!
И вот я вижу, как по ступенькам лестницы бежит Слава. Он почти не изменился за прошедшие три с половиной года. На меня он не обратил сначала ни малейшего внимания, а спросил дежурную?
— Что случилось, тётя Шура, зачем звали?
— Здесь один военный хотел тебя видеть, — и она кивком показала в мою сторону.
Слава быстро обернулся и тут же воскликнул:
— Алёша, дружище! Каким чудом? — с растопыренными руками бросился ко мне.
Мы вышли на улицу и наперебой расспрашивали друг друга о минувших — послеартековских годах.
— Ты вот уже успел офицером стать! Когда ты успел?
— После госпиталя окончил фронтовые офицерские курсы.
— Расскажи что-нибудь про фронт, мне ведь не пришлось его видеть, кроме оккупации.
Я рассказал несколько эпизодов о боевых буднях миномётчиков, пехотинцев, о тяжёлых боях в Прибалтике.
— А я потерял и брата Бориса, и отца, — наклонив голову, произнёс Слава.
— Такая же участь постигла и моего брата и отца, — не смог утаить правды и я.
— Проклятая война! Что только она натворила, сколько горя принесла людям! — с горечью в голосе произнёс Слава.
Мы с другом ещё долго разговаривали о прошлом и настоящем.
— А что теперь с Артеком? — поинтересовался Слава.
— Без сомнения можно утверждать одно, что он уже функционирует в положенном ему месте — в Крыму. А наш алтайский Артек, наверное, уже давно разъехался.
…Так оно и было и на самом деле. Ещё в 1944 году из Белокурихи уехала значительная часть ребят, а москвичи уехали домой ещё раньше на год. Лишь незначительная часть эстонских ребят уехала в начале 1945 года, — военный Артек прекратил своё существование. Почти все артековцы, вернувшись домой, работали на пионерской или комсомольской, а потом — партийной работе, — сказывалось благотворное влияние артековской закалки.
