время о вас. Но теперь — так и сделаю.
И Шила выкрикивает сквозь рыдания:
— Иди куда хочешь! Нам все равно! Ты бесстыжая, дрянная девчонка
Дверь хлопнула с таким треском, как будто что-то сломалось. Звуки рыдания усилились, потом затихли. Затем, кажется, двигатель машины заревел, потом взвизгнули тормоза. Когда я открыл глаза, то обнаружил, что стою один посреди гостиной, и только мужчина по телевизору рассказывал о том, что скоро с океана надвигается большой ураган. Я ушел к себе, но всю ночь не смог сомкнуть глаз.
В подтверждение своих слов он указал на тонкие сосудики — красные проволочки на белках глаз.
— А утром, — спросила я, — как сегодня утром?
Он беспомощно пожал плечами.
— Я ушел, когда все еще спали. Я тут ходил взад и вперед перед дверью, пока ты не открыла магазин.
— Но я-то что могу сделать?
— Я знаю, ты можешь помочь. Я слышал — поговаривали на Бенгальском новом году, и когда старики играли в бридж… Пожалуйста, — гордая седая голова низко опущена, слова просьбы звучат неловко, как чужие, на его устах.
Я растолкла для него порошок из миндаля и шафрана, велела варить в молоке.
— Вся семья должна пить раствор перед сном. Чтобы смягчить слова и мысли, чтобы любовь в глубине души не перекрывалась злостью. А ты, дада, тоже немало постаравшийся в этой ссоре, особенно следи за тем, что говоришь. Ни слова больше о возвращении в Индию. Когда скопится горечь во рту, не выплевывай, а проглоти, заев ложкой сиропа дракша, вот он.
Он все взял, тихо поблагодарил.
— Но я не уверена, что этого будет достаточно. Чтобы лекарство подействовало в полной мере, Гита сама должна прийти ко мне.
— Вряд ли она сподобится, — сухие слова, без тени надежды. Дедушка Гиты ссутулился и весь сжался.
После бессонной ночи одежда на нем висит, словно мешок на огородном пугале.
Молчание разлилось вокруг нас густое, как масло. Пока, наконец, он не прокашлялся.
— Может быть, ты могла бы сходить к ней? — в его голосе появились новые извиняющиеся нотки, нотки сомнения, — я скажу тебе адрес.
— Исключено. Я не могу этого сделать.
Он больше ничего не сказал. Только кинул на меня взгляд затравленного животного.
И тут внезапно, безо всякой причины, я подумала об Американце.
Гита, как и ты, я узнала, как может любовь, словно веревка с шипами, обвиться вокруг сердца и тянуть прочь от всего, что является твоим долгом. И вот я уже говорю твоему деду:
— Ладно, один раз можно попробовать.
Этой ночью мне снился остров.
Мне часто снится остров, но это было другое.
Небо черное и мутное. Как будто нет ни неба, ни моря. Остров потонул в чернильной пустоте, лишенный признаков жизни.
Но я пригляделась — и вижу: под баньяном сидим все мы. Мудрейшая спрашивает у нас выученный урок:
— Каков первостепенный долг Принцессы?
Я поднимаю руку, но она кивает кому-то еще.
— Оказывать помощь всем тем, кто приходит в нужде и тоске.
— Как она должна относиться к тем, кто приходит к ней?
Я снова подняла руку, и снова Мудрейшая спрашивает другую ученицу. Она отвечает:
— Поровну любви ко всем, и ни к кому — больше, чем к другим.
— Какую дистанцию должна она соблюдать?
Я поднимаю руку. Кто-то еще отвечает:
— Не слишком далеко, не слишком близко, на уровне спокойной доброжелательности.
Я в бешенстве вскакиваю. Она что, меня в упор не видит — или она специально меня не замечает — в знак какого-то особого наказания?
— О, Тило, — говорит она, — Тило, всегда такая уверенная в себе, у тебя заранее готов ответ на любой вопрос, вот и скажи мне, что должно случиться, если Принцесса проявляет непокорность, когда она ищет удовлетворения своих собственных желаний?
— Пламя Шампати, — начинаю я, но она прерывает:
— Не с ней. А с другими людьми.
Мудрейшая, про это ты никогда ничего не говорила.
Я открываю рот, но не могу издать ни звука.
— Да, потому что думала, что вам это не понадобится. Сейчас время показало, что это не так. Слушай внимательно, преподам тебе этот урок.
Ее лицо поворачивается ко мне, угрожающе увеличивается и приближается, словно я смотрю в телескоп. Вокруг него все поблекло. И вдруг…
Оно стало пустым! Без носа и глаз, губ и щек. Только зияющий провал там, где должен быть рот.
— Когда Принцесса использует силу для себя, когда нарушает вековечные законы…
Ее голос становится жестче и глуше, в нем лязг цепей о камень тюремных стен.
— …она прорывает тонкую ткань, которая удерживает мир в равновесии, и…
— Что тогда, Мама?
Нет ответа. Черный рот искривился — в гримасе печали или усмешке? Остров вдруг задрожал, земля накалилась. И я услышала рев. Это вулкан, извергающий пепел и лаву…
Мудрейшая исчезла. Все ученицы — тоже. Осталась лишь я. Одна на острове, который перекосился, словно тарелка. Щебень с обожженных скал бьет по мне, как ружейная дробь. Я хочу за что-нибудь ухватиться, но земля голая и гладкая, как стекло. Я соскальзываю с нее в пасть Небытия.
Это страшнее, чем все, что я когда-либо испытала.
Затем я просыпаюсь.
И сама невольно завершаю то, что не договорила Мудрейшая:
— И всех, к кому она относится так, как не должно, ожидает хаос.
Фенхель
Вот уже несколько месяцев, как жена Ахуджи не приходила в мой магазин.
Раньше я бы только пожала на это плечами.
— Что же, — говорила Мудрейшая, — ваш долг состоит в том, чтобы только давать нужные специи, остальное — не ваша забота.
Но что-то начало меняться во мне, и, как мне кажется, с того момента как впервые зашел сюда Американец, словно зерно, с которого сошла шелуха, и оно стало влажным и мягким — надежды и печали смертных легко, как лезвие, проникают под кожу. Не знаю, хорошо ли это, теперь ночью я почувствовала беспокойство. Возможно, она не использовала куркуму, может, она не готовит индийскую еду, может, она использует старые специи, купленные где-то еще? Я вообразила себе, как пакет выскальзывает у нее из рук, желтое облачко вздымается в воздухе кухни и опадает мельчайшей золотистой пылью, — все пропало, все
