Это случилось, когда я уже некоторое время была королевой пиратов. Однажды ночью я поднялась на нос корабля. Стоял мертвый штиль. Океан вокруг лежал темный, густой, как застывшая масса металла. Он давил на меня, как все горе моей жизни. Я мысленно оглядывалась назад на все, что было: набеги, которые я возглавляла, трофеи, добытые с кораблей, богатства, накопленные бесцельно и так же бессмысленно выброшенные на ветер. Я пыталась понять, что меня ждет впереди, и видела все то же самое — чернильные и ледяные волны, накатывающие одна за другой.
— Пусть же, пусть же… — шептала я. Но чего я хотела, не понимала, одно было ясно — только не того, чем владела и что делала сейчас.
Желание смерти? Возможно.
И тогда я снова кинула зов через глубины вод.
Небо стало безжизненно-серым, словно чешуя рыбы, выброшенной на берег, в наэлектризованном воздухе забегали искры, ветер ударил в мачты и распорол паруса. И затем нечто появилось на горизонте — страшный тайфун, который я пробудила ото сна, вызвав со дна морских котловин на востоке. Он шел на меня, и вода под кораблем забурлила.
Пираты в ужасе ревели в трюмах внизу, но звук голосов доносился до меня смутно, как эхо из моего прошлого. Когда твое сердце покрыто коркой собственной боли, легко не внимать горю других. Во мне всплыл вдруг вопрос, как верхушка поломанной мачты из смешавшегося в шторме моря. Разве другие голоса не взывали ко мне точно так же, когда-то давно? Но я дала ему потонуть в бушующем шуме моря.
«О, как это славно, — подумала я. — Быть пронесенным через средоточие хаоса, балансировать с остановившимся дыханием на кромке Ничто. И вслед за тем — погружение, распадение моего спичечного тельца на части, хрупкие кости, как пена на воде, и, наконец, — освобожденное сердце».
Но когда я увидела пасть воронки, разверзшейся передо мной, и в ней блестящие всполохи, словно вращающиеся ножи, холодная тяжесть наполнила мое тело. Я вдруг поняла, что еще не готова. Мир показался сладостным, как никогда, неожиданно, как откровение, сладким — и я возжаждала жить всем своим существом.
— Прошу! — закричала я. Но только вот кому, неизвестно.
Слишком поздно, Бхагивати, несущая смерть.
И тут я услышала их.
Тихий звук, не более чем шелест, все звуки слились в пронзительном свисте ветра. Но вот что-то медленно возникает из глубины, наверное, из самого сердца океана, и корабль дрожит, так же как и мое сердце. И их головы, гордо поднятые над крутящейся толщей воды, ровный свет украшений у каждого на лбу. Или, может, это был свет их глаз.
Я едва успела заметить, как тайфун растворился в вышине неба, а волны смягчились. Мое тело парит в звуках их песни, невесомое и сияющее.
Гады морские спят целыми днями в коралловых гротах и выплывают на поверхность, только когда Дхрува, северная звезда, льет свой бледно-молочный свет на океан. Их кожа как литой перламутр, их язычки как благородное сверкание серебра. Редко их может увидеть глаз смертного.
Позже я спрашивала:
— Почему вы меня спасли, почему?
Змеи так и не ответили. У любви нет на это ответа.
Это змеи рассказали мне об острове. И, сделав так, снова подарили мне жизнь.
Или?.. Иногда я не столь уверена.
— Расскажите о нем еще.
— Этот остров был здесь всегда, — сказали мне змеи, — так же, как и Мудрейшая. Даже мы, помнящие, как горы вырастали из песчинок на дне морском, и были свидетелями того, как Шамудра Пури, город-совершенство, был затоплен Великими Водами, — не знаем, откуда они взялись.
— А специи?
— И они. Их аромат — как длинные протяжные звуки шехная,[22] как неистовые ритмы мадолы,[23] заставляющие бешено течь кровь в жилах, даже если ты по другую сторону океана.
— А сам остров, какой он? И она?
— Мы видели только издалека: зеленый сонный вулкан, красный песок пляжей, гранитные скалы, выступающие, как серые зубья. А ночью, когда Мудрейшая взбирается на самую высокую точку острова, то возжигает огонь. Своими руками она посылает грозовое послание небу.
— Вы не хотели поплыть туда?
— Это опасно. На острове и в водах, омывающих его основание, господствует ее сила. Некогда был у нас брат, Ратна-наг, с глазами как опал, и он был любопытен.
Услышав пение, он отважился подобраться поближе, хотя мы предупреждали.
— И что с ним случилось?
— Его шкурка приплыла через много дней, его великолепная кожа, все еще мягкая, как молодая водоросль, и с запахом специй. А над ней, дико крича, кружила до заката опаловоглазая птица.
— Остров специй, — произнесла я, и мне показалось, что я, наконец, нашла имя своим желаниям.
— Не ходи туда, — просили они. — А лучше останься с нами. Мы дадим тебе новое имя, новую суть. Ты будешь Сарпа Канья, дева-змея. Мы будем катать тебя по семи морям на наших спинах. Мы покажем, где в подводных глубинах спит Шамудра Пури, в ожидании своего часа. Может быть, это тебе предназначено пробудить его.
Ах, если бы они предложили мне это раньше.
Первый бледный рассветный луч пал на воду. Кожа у змей стала прозрачной, слившись с цветом воды. Зов змей бьется в моих венах непреодолимо. Я обращаю лицо то к ним, то к заветному острову, который в моем воображении уже ждет меня.
Одновременно скорбное и гневное их шипенье, хвосты, хлещущие по воде до пены.
— Глупая, она потеряет все. Вид, голос, имя. Может быть, и себя.
— Лучше бы мы молчали.
Но самый старший из них сказал:
— Ее ждет другой путь. Посмотрите на мерцание под ее кожей — знак специй, это ее судьба.
И пока вода смыкалась над его головой, он указал мне путь.
Никогда больше я не видела морских змей.
Это было первое, что служение специям отняло у меня.
Я слышала, что и здесь, в Америке, в океане, что лежит по ту сторону красно-золотого моста в конце залива, также водятся змеи.
Я не ходила искать их. Мне запрещено покидать магазин.
Хотя… Я должна сказать вам истинную причину.
Я боюсь, что они никогда больше не покажутся мне. Что они не простили меня, ведь я выбрала специи, а не их.
Я подсунула последнее блюдечко под стеклянную витрину с безделушками и выпрямилась, уперев руку в спину. Оно утомило меня за считанные секунды, это старое тело, что я приняла, перед тем как оказаться в Америке, вместе со всеми его старческими немощами. Мудрейшая предупреждала об этом.
Я вспомнила и о других ее предупреждениях, которым тоже особо не придавала значения.
Завтра я выну блюдце, пустое и вылизанное до блеска, но не увижу ни чешуйки, ни малейшего их следа.
Хотя иногда я все же подумываю взять и попробовать — встать в вечерней мгле на берегу, в рощице кривых кипарисов, и под звуки ночных сирен и лая черных тюленей спеть для них. Я положу на язык талпарни, травку памяти и убеждения, и пропою слова заклинания. И если даже они не придут, я хотя бы попытаюсь.
Может быть, я попрошу Харона, того, что водит «роллс-ройс» миссис Кападия, Харона, чьи шаги, легкие, как смех, я уже различаю за дверью, отвезти меня туда в выходной.
