поджогом. Наоборот, по одному из каналов кабельного телевидения был показан душещипательный репортаж о детском садике, обустроенном по последнему слову техники, который устроил в районе Маккенна (при этом в выпуске новостей прокрутили ролик, снятый в нелегальном детском саду на Двенадцатой авеню, который каким-то образом удалось заполучить Маккенне).
И все же основное внимание было приковано к торжественному открытию Башни Маккенны, намеченному на ближайшую субботу. Хорошие новости: хотя бывший президент Буш-старший, Майкл Джексон и Леонардо Ди-Каприо не смогут принять участие в церемонии, бывшие мэры Нью-Йорка Эд Кох, Дэвид Динкинс и Рудольф Джулиани, популярные телевизионные журналисты Джина Девис, Барбара Уолтерс и Дэвид Леттерман, а также сама Мадонна дали свое согласие.
В пятницу в четыре часа сорок пять минут вечера Джон Пеллэм распахнул одну из высоких бронзовых дверей здания уголовного суда и помог Этти Вашингтон спуститься по короткой лестнице на широкий тротуар.
Они постояли на Центральной улице. На чистом небе не было ни облачка; для середины августа день выдался необычно прохладным. В этот час государственные учреждения заканчивали свою работу, и сотни служащих проходили мимо Этти и Пеллэма, торопясь домой.
— Как вы себя чувствуете? — спросил Пеллэм осунувшуюся пожилую негритянку.
— Замечательно, Джон, просто замечательно.
Однако Этти все еще хромала и время от времени морщилась от боли, поправляя сломанную руку в импровизированной перевязи. Пеллэм обратил внимание, что его автограф на гипсе по-прежнему оставался единственным.
Пожилую негритянку освободили из заключения без каких-либо особых формальностей. Этти показалась Пеллэму еще более исхудавшей, чем при последнем свидании. Тюремщики были настроены менее враждебно, чем во время предыдущих посещений, но Пеллэм отнес это на счет сонливости, а не раскаяния.
Обернувшись, они увидели помятого мужчину в ветровке и джинсах. Он быстрым шагом направился к ним.
— Добрый день, Пеллэм, миссис Вашингтон.
— Здравствуйте, Ломакс, — ответил Пеллэм.
Его лицо затянула маска гнева. Из всех передряг, через которые ему пришлось пройти за последние несколько дней, — пуля, черкнувшая по щеке, пожар в конторе Бейли, столкновение с ирландскими мафиози в подъезде собственного дома, — самой болезненной была встреча с тощим дружком брандмейстера, человеком со свертком двадцатипятицентовых монет.
Ломакс замялся. Он, как и собирался, остановил Пеллэма и Этти, но теперь, когда все их внимание было приковано к нему, брандмейстер не знал, что делать дальше. Наконец он протянул руку Этти. Та с опаской ее пожала. Ломакс поколебался, решая, предложить ли руку и Пеллэму, но в конце концов почувствовал, и совершенно правильно, что этот жест примирения будет отвергнут.
— Кажется, никому не пришло в голову извиниться перед вами, — сказал Ломакс.
— Президент и первая леди только что ушли, — сказал Пеллэм.
— Я полагал, Луиза Коупель пришлет цветы, — робко попытался шутить брандмейстер.
— Наверное, все цветочные магазины были закрыты.
Этти не принимала никакого участия в этой натянутой словесной перепалке.
— Мы совершили ошибку, — сказал Ломакс. — Я сожалею. И я сожалею, что вы лишились дома.
Этти поблагодарила его, по-прежнему с опаской — как, вероятно, всегда вела себя с полицейскими и как будет вести себя до конца жизни. Они с Ломаксом обменялись несколькими банальными фразами о том, как же это ужасно, что за всем стояла директриса подросткового центра.
— Было время, когда никому не было дела до того, что происходит в Адской кухне, — сказал Ломакс. — Жизнь меняется. Медленно. Но все же меняется.
Этти промолчала, но Пеллэм знал, каким был бы ее ответ. Он помнил практически слово в слово фрагмент одного из интервью:
«…Это роскошное здание, этот небоскреб напротив, он очень красивый. Но, кто бы его ни строил — ради его же собственного блага — надеюсь, этот человек не ждет от здания слишком многого. В Кухне ничто долго не задерживается — разве ты не знаешь? Ничто не меняется, но при этом ничто не держится долго.»
Протянув Этти визитную карточку, Ломакс сказал, что если ей что-нибудь понадобится… Содействие в поисках нового жилья. Другая помощь.
Однако Луис Бейли уже подыскал Этти новую квартиру. Она сообщила Ломаксу об этом.
— И, на самом деле, мне ничего не нужно… — начала было она.
Однако Пеллэм, покачав головой, тронул ее за плечо. Имея в виду: «Давайте не будем торопиться с этим.» Возможно, Бейли был неважным адвокатом, но Пеллэм не сомневался, что он сможет покрутить шестеренки городской власти и добиться щедрой моральной компенсации.
После этого Ломакс ушел, а Пеллэм и Этти подошли к улице. Водители такси, увидев чернокожую женщину и предчувствуя поездку в Гарлем или Бронкс, спешили проехать мимо.
Пеллэма это привело в бешенство, хотя Этти воспринимала все как должное. Увидев, что она поморщилась от боли, Пеллэм предложил:
— Давайте посидим немного вон там.
Он указал на зеленую скамейку.
— Джон, ты знаешь, как раньше называлась эта часть города?
— Понятия не имею.
— Пять вершин.
— Кажется, я даже не слышал такое название.
— В те времена, когда «Крысы» заправляли в Адской кухне, здесь было не менее опасно. А может быть, даже хуже. Об этом мне рассказывал дедушка Ледбеттер. Я еще не говорила тебе про его «гангстерскую тетрадку»? Он собирал в нее всевозможные газетные вырезки о бандитских разборках.
— Не помню, чтобы вы об этом упоминали. — Пеллэм обвел взглядом парк и здания суда, выполненные в неоклассическом стиле. — Я хочу спросить вас о тех деньгах, которые вы отложили. Накопили на банковском счету… вы собирались потратить их на поиски вашей дочери, не так ли?
— О ней вам рассказал Луис?
Пеллэм кивнул.
— Джон, здесь я тоже тебя обманула. Извини. Видишь ли, я согласилась давать тебе интервью в первую очередь потому, что подумала, а вдруг Элизабет увидит меня по телевизору у себя во Флориде — или где там она сейчас. Увидит и позвонит.
— Знаете, Этти, это признание, сделанное Ломаксу, было красивым шагом.
Порывшись в сумочке, пожилая негритянка достала носовой платок. Пеллэм вспомнил, что Этти стирала носовые платки в воде с отдушкой и сушила на леске, натянутой над ванной. Она вытерла глаза.
— Это мучило меня больше всего — страх, что ты решишь, будто я тебе солгала. Или попыталась сделать больно.
— Я ни минуты так не думал.
— А должен был бы, — с укором произнесла Этти. — В этом-то была вся суть. Ты должен был бы вернуться домой в Калифорнию. Покинуть Адскую кухню, где тебе угрожала опасность. Ты должен был бы уехать и больше никогда не возвращаться сюда.
— Вы полагали, что если сознаетесь в чужом преступлении, настоящий убийца откажется от дальнейших попыток расправиться со мной. То же самое в свое время сделал Билли Дойл: сознался в преступлении, спасая жизнь вашего брата.
— Да, именно его поступок натолкнул меня на эту мысль, — объяснила Этти. — Понимаешь, мне-то было хорошо известно, что это не я наняла того психопата, чтобы он поджег здание. Но ведь кто-то это сделал, и этот кто-то до сих пор разгуливал на свободе. И до тех пор, пока ты продолжал бы копаться во
