Толя, оторвавшись от своих нот, подумал: «Ну, Юрка начнет сейчас плавать!»
И действительно, Парамонов что-то мямлил, путал слова, пропускал фразы. Он стоял высокий, широкоплечий, с умным лицом — прямо дяденька! И даже как-то неловко было за него, что он так отвечает. А подсказывать ему было нельзя. Обычно Ирина Николаевна за это ставит двойку не тому, кто подсказывает, а тому, кто отвечает.
Когда Парамонов пошел к парте, Федя Горшков показал ему три пальца и махнул рукой — дескать, не горюй, тройка тоже отметка!
Ирина Николаевна закрыла классный журнал и встала со стула.
— Сегодня, ребята, мы начнем новую тему: творчество Николая Алексеевича Некрасова.
Толя поставил на парту локти и подпер кулаками голову.
— Ирина Николаевна, — вдруг встал с места Парамонов, громко хлопнув крышкой парты, — а вы мне неправильно тройку поставили.
— Садись, садись ты, Парамонов! — закричали на него с разных мест.
— Подождите, ребята, — сказала Ирина Николаевна. — Это почему же, Парамонов, ты так считаешь?
— Я учил, учил, а вы мне тройку!
— Я чувствую, что ты учил, но учил слабо, поэтому я и поставила тройку. Садись. А вообще, после уроков зайди ко мне с учительскую.
— Вы мне сначала четверку поставьте, а потом я зайду! — пробурчал Парамонов, садясь за парту.
Ирина Николаевна пристально посмотрела на него и как ни в чем не бывало начала рассказ:
— В сороковых годах прошлого столетия Николай Алексеевич Некрасов был уже известен всей России как революционно-демократический поэт. — Ирина Николаевна ходила по классу. — Продажный журналист Фаддей Булгарин доносил начальству: «Некрасов — самый отчаянный коммунист; стоит прочесть его стихи и прозу, чтобы удостовериться в этом. Он страшно вопиет в пользу революции…» Поэт, действительно, призывал к революционной борьбе…
Ирина Николаевна умолкла, чуть поджала нижнюю губу и опустила глаза, будто что-то вспоминая, потом вскинула голову и вдруг голосом изменившимся, ставшим чеканным, прочла:
В классе была тишина. Сидели ребята по-разному: кто подперев кулаками подбородок, кто навалившись на парту, кто, наоборот, откинувшись на спинку и заложив руки за голову. Один только Парамонов нашел где-то беленькую, будто тополиную, пушинку и, подкинув ее над головой, тихонько дул в нее. Прозрачная пушинка медленно плавала в воздухе. Она то взлетала вверх, то опускалась, переворачиваясь вокруг себя, то вдруг отлетала далеко от Парамонова, и он вынужден был хватать ее рукой. Пушинку постепенно заметили все ребята, оживились, и по классу пошло легкое движение.
Ирина Николаевна оглядела всех, потом посмотрела на себя — может быть, одежда не в порядке, — и вдруг, опять взглянув на класс, спокойно сказала:
— Ну-ка, Парамонов, убери свой планер!
Интерес к пушинке у всех сразу пропал. Ирина Николаевна продолжала урок.
— А вот интересно, ребята, — сказала она, — кто из вас читал роман Чернышевского «Что делать?»?
— Я! Я читал! — послышалось с парт, и несколько рук взлетело вверх.
— Хорошо… Это произведение, которое сыграло огромную революционную роль в России, вы будете изучать в девятом классе, но сейчас мне бы хотелось рассказать вам о любопытном событии из истории редактирования Некрасовым «Современника». Событие предшествовало выходу в свет этого романа.
Парамонов не унимался. Он положил под ботинок шестигранный карандаш и прокатил его по полу.
«Р-р-р», — заурчало в классе. Но на это никто не обратил внимания.
Парамонов сильней нажал на карандаш, и в классе уже ясно кто-то хрюкнул.
Димка рассердился на Парамонова и послал записку: «Парамонов, перестань, хуже будет!» — но тот опять прокатил карандаш под ногой.
— 7 июля 1862 года царское правительство заключило Чернышевского в Петропавловскую крепость. Сидя в тюрьме, Николай Гаврилович много читал и писал. И здесь-то, за решеткой, при свечном огарке, он создал свой замечательный роман «Что делать?» и отправил его Некрасову в журнал. Дальше было вот что… Об этом пишет в своих «Воспоминаниях» близкая подруга Некрасова…
Ирина Николаевна достала из портфеля книгу с бумажной закладкой и, развернув ее, стала читать:
— «… редакция «Современника» в нетерпении ждала рукописи Чернышевского. Наконец она была получена со множеством печатей, доказывавших ее долгое странствование по разным цензурам. Некрасов сам повез рукопись в типографию Вульфа, находившуюся недалеко — на Литейной около Невского. Не прошло четверти часа, как Некрасов вернулся и, войдя ко мне в комнату, поразил меня потерянным выражением своего лица.
— Со мной случилось большое несчастье, — сказал он взволнованным голосом, — я обронил рукопись!
Можно было потеряться от такого несчастья…
Некрасов в отчаянии воскликнул:
— И чорт понес меня сегодня выехать в дрожках, а не в карете! И сколько лет прежде я на ваньках возил массу рукописей в разные типографии и никогда листочка не терял, а тут близехонько — и не мог довезти толстую рукопись!».
Вдруг Ирина Николаевна встала из-за стола:
— Парамонов, выйди из класса!
— За что? — угрюмо спросил Парамонов. — Это не я.
— Не важно, ты или не ты, а выйти я прошу тебя!
— А я не пойду.
— Хорошо. Я не буду продолжать урок до тех пор, пока ты не уйдешь из класса.
Парамонов молчал.
— Значит, как: ты или я, кому уходить? — спросила Ирина Николаевна и взглянула на часы; до конца урока оставалось три минуты.
Парамонов, насупившись, водил указательным пальцем по парте.
— Выходи, Парамонов! — зашептали со всех сторон ребята.
А Петя Маркин, сидевший сзади Парамонова, даже ткнул его линейкой в спину. Но Парамонов не двигался.
Ирина Николаевна спокойно закрыла свой портфель и, сказав: «До свиданья, ребята», вышла из класса. Это был маневр. По ее расчету, класс не мог равнодушно отнестись к этому факту.
И сразу же в коридоре зазвенел звонок.
— А как же, Ирина Николаевна, рукопись — нашли ее? — крикнул кто-то вслед.
Но учительница не услыхала этого вопроса.
С минуту все молчали, потом вдруг взревели:
— Иди, Парамонов, немедленно извиняйся!
— Ребята, тащите его за шиворот отсюда!
— Выгнать Парамонова из пионеров! — вдруг закричал Димка. — Такой интересный урок сорвал! Он
