арестантской робе. Может быть, его побили или унизили, может быть, его мужество сломлено? Однако не надо пафоса. Он всегда ненавидел его.
Действительность, однако, принесла ей огромное облегчение. Тюремщик привел ее в удобную комнату, где был стол, стулья и даже ковровая дорожка.
А вот и отец. Он немного побледнел, вид у него был усталый, но на нем был тот же черный шелковый костюм, а шейный платок был белоснежным, как обычно.
Она обняла его и уткнулась лицом в плечо, вновь ощутив удивительно приятный, с детства знакомый запах табака и накрахмаленной одежды. Она вспомнила, как эти сильные руки когда-то обнимали ее, принося успокоение и заставляя забыть все огорчения. Так и сейчас. Она пришла утешать его, но с радостью увидела, что это было не нужно. Он, как всегда, владел собой, положением и ее настроением.
– Папа, дорогой, – прошептала она, и глаза ее наполнились слезами.
Он поцеловал ее в щеку и засмеялся.
– Добро пожаловать, моя дорогая, – начал он с характерным для него добродушным юмором. – Не хотите ли посмотреть на изнеженного узника? Я здесь устроился более удобно, чем прожил большую часть жизни. Многие добрые граждане Ричмонда снабжают меня деликатесами. Смотри.
Он показал на стол у окна, заваленный подарками. Здесь было множество апельсинов и абрикосов, корзинка с малиной, кувшин со сливками, кусок масла, коробка с сигарами и букет красных роз.
– Их принесла мне прекрасная леди, – сказал он, вытаскивая из вазы один цветок.
– Вместе с пылким письмом. Она была бы удивлена, увидев, какое применение я нашел этой розе. – И он прикрепил ее на платье Тео. – Ну вот, а если ты теперь улыбнешься, моя прелесть, то будешь такой милой, какой я люблю тебя.
Тео принужденно улыбнулась.
– Вот, уже лучше. Я вижу, ты удивлена, найдя меня в таком месте? Бедная девочка, неужели ты и впрямь думала, что я бью себя в грудь, валяясь в грязи?
Она печально кивнула.
– Примерно так. Слава Богу, я ошиблась. Но, папа, эта толпа на улице – это ужасно. Они все против тебя, они орут, чтобы… чтобы…
– Чтобы меня повесили? – спокойно закончил он. – Я знаю, мне отсюда слышно, как они кричат. Но их ждет разочарование. Я не собираюсь на виселицу.
Она облизнула губы.
– Ты уверен в исходе? – она с испугом смотрела, как он ходит взад-вперед и хмурится.
– У них нет реальных доказательств, – сказал он, наконец. – Тут ничего нет, кроме истеричной враждебности Джефферсона. И, к счастью, в судейском кресле – Джон Маршал. Он – правильный человек и не позволит нашему дорогому президенту себя запугать.
– Но что же случилось? Как это произошло? – она задала вопрос, мучивший ее с того черного дня на крыльце в Оуксе, когда Джозеф показал ей газету.
– Генерал Уилкинсон, – пожал он плечами, – принимая одной рукой золото испанцев, другой – ухитрялся настроить против меня Джефферсона. Все просто.
– Но я думала, генерал – твой друг! – воскликнула она. – Он же должен был командовать твоими войсками, он был душой всего дела.
– Он был всем этим, и еще многим, пока не понял, что гораздо выгоднее будет предать меня.
Она вскочила.
– Это же подлое, страшное предательство! А почему Джефферсон слушает его? Что за злая судьба постоянно представляет тебя и твои намерения в искаженном, ложном виде?
Аарон вздохнул. В душе он был согласен с ней, но не мог позволить, себе потерять присутствие духа. Стоическое непринятие неприятных реальностей было также частью его натуры, как и умение преодолевать их, когда это было возможно.
– Дорогая, – заметил он спокойно, – ты немало пользы извлекла из чтения, если бы не обратила внимания, что подобные вещи происходят во всех демократических государствах. Разве, например, в Древней Греции или Риме человек мужественный, независимый и богато одаренный не подвергался постоянным мстительным преследованиям?
– Думаю, да, – ответила она печально.
– Элстон не приехал с тобой?
Она покачала головой и рассказала ему всю правду о Джозефе.
– Я подозревал это, – сказал он, когда она закончила. – Я не очень-то надеялся на освобождение в Честере. Я понимал, что ты, вполне возможно, не получила письма. И все же тогда, признаюсь, испытал большое разочарование.
Насколько большое, она не узнала. Он пытался бежать из-под охраны и объявил о себе перед толпой ничего не понимавших зевак в Честере. Когда ничего не произошло, и он был позорно связан и водружен на лошадь, он потерял на мгновение контроль над собой. Вспоминать об этом ему было стыдно и больно. И он постарался об этом забыть.
– Я хотел бы, чтобы ты здесь почаще бывала в обществе, Тео. Будь оживленной, веселой, никогда не обнаруживай страха и беспокойства, только такой я и хочу тебя видеть. Бывай в доме развлечении на Слей-стрит. Тебе помогут Кларки, весьма дружески ко мне расположенные. Что бы ни думала чернь, знать мне симпатизирует. Ты увидишь здесь много федералистов, которые презирают Джефферсона и восхищаются Бэрром.
