седле и на руле и приказал Лешке:
— А ну-ка, арестант, крути педали!
Из маленькой фары, которую я держал в руках, брызнул ослепительный свет.
Такой эксперимент я не раз устраивал у себя дома и даже пытался под жужжание динамки учить уроки: так было интереснее, чем при электрической лампочке. Но Зойке сейчас, видимо, показалось, что я гениальный изобретатель. Она закричала:
— Ой, какая прелесть! Юрка, ты просто золото! Как ты додумался?
«Нет, Зоя, это ты золото!» — сказал я про себя.
Зойка протерла пинцет ваткой со спиртом и вынула из никелированной коробочки шприц. Я освещал велосипедным фонариком ее пальцы. Они работали быстро и уверенно.
Вот Зойка уже перелила пенициллин из ампулы в стеклянную трубочку, просунула в кольцо на поршне большой палец и сказала:
— У меня готово!..
Укол она сделала в одно мгновение. Потом разобрала шприц и снова уложила в коробочку.
Мы дали в руки Зойке тарелку с вареной картошкой. Владимир Сергеевич позволил из неприкосновенного запаса раскрыть банку с судаком в томатном соусе, и пир на весь мир закипел.
Несмотря на то, что мы съели по две тарелки картошки и выпили полную кастрюльку кофе, после ужина мы еще стали печь картошку.
Мы вытащили из шалаша все наши постельные принадлежности и, расположившись на них, стали смотреть в костер.
Огня уже не было, только тлели малиновые угли, да по краям очага вспыхивали сосновые иголки.
Зойка, поджав ноги и покусывая травинку, сидела рядом со мной. Мой локоть, которым я поддерживал подбородок, касался ее руки.
— Вот в такие часы хорошо рассказывать легенды, — улыбнулся Владимир Сергеевич. — Мне часто рассказывал их тот старик, который подарил мне женьшень.
— Какой женьшень? — спросила Зойка. — Корень?
— Да, — ответил он. — Это такой у меня талисман.
— Если Владимир Сергеевич его потеряет, то потеряет свое сердце, — пояснил я.
Я сделал ударение на слове «сердце» и почувствовал, как у меня под локтем шевельнулась Зойкина рука.
— А ну их… эти легенды! — сказал Лешка-фольклорист. — Они все про любовь! Давайте лучше анекдоты!
Но вдруг Зойка сказала:
— Мальчики, а кто меня пойдет провожать?
Мы с Лешкой переглянулись.
— Да посидите еще, куда вам торопиться? — отозвался Владимир Сергеевич.
— Нет, меня уже дома ждут.
— А сегодня Владимира Сергеевича очередь! — будто шутя сказал я.
— Ну, куда ему! — Зоя махнула рукой. — А может быть, ты, Лешка, теперь пойдешь?
— Я не могу, я под арестом!
— Трусишки вы, вот что я вам скажу! — улыбнулась Зойка и отдернула руку от моего локтя. — А теперь слушайте: я вас нарочно проверяла. Мои родители уехали в Москву, и я остаюсь вместе с вами.
— Вот и отлично! — сказал Владимир Сергеевич, почему-то обрадовавшись. — Свистать всех наверх! Нашей Белоснежке стелить в шалаше, а семь гномов будут спать около костра!
Зойке мы сделали постель прямо пуховую. Стелили ей при свете электрофары: сбили в одну кучу все листья в шалаше, отдали ей самую мягкую подушку и самое теплое одеяло.
Чего греха таить, мы с Лешкой думали: слава богу, что не пошли провожать! Куда идти: кругом темь, страшно!
И вскоре все уснули. А я лежал и думал: а почему почти все легенды только об одном — о любви? И почему, когда Зойка с нами, не только мы, мальчишки, но даже и Владимир Сергеевич какой-то другой становится? А ведь он-то старше Зойки почти на девять лет!
В предутренней мгле я, поеживаясь, чуть приоткрыл глаза и в полусне усмехнулся: «Показалось!» Я увидел, что в глубине кустарника на краю тропинки, ведущей к шалашу, будто бы стояло что-то черное и мохнатое.
Костры наших душ
После первой ночевки в лесу Зойка позвонила со станции в Москву и узнала, что ее родители не приедут на дачу три дня, и, следовательно, она могла жить в деревне, как ей вздумается.
А вздумалось ей остаться на этот срок у нас в шалаше и ввести новый образ жизни.
По утрам мы все вместе, кроме Владимира Сергеевича, должны были делать зарядку, а потом как очумелые бежать на речку. Мы стали чистить свои зубы углем, а в «санитарный день» стирали свое белье.
Зойка также постановила «прием пищи» производить только в определенные часы.
Раньше, до этих нововведений, мы по нескольку раз в день варили себе кофе «Здоровье» и садились за еду, когда хотели, а теперь нашей казацкой вольнице пришел конец. Зойка вбила на лужайке осиновый кол и «начертила» лопатой по дерну циферблат. И когда солнечные часы, например, показывали 6 утра, на столе уже дымился завтрак и мы, причесанные и умытые, глядели на то, как Зойка раскладывала нам по тарелкам пшенную кашу.
Я затащил Лешку на стройку колхозного клуба, и он начал свой трудовой путь с чернорабочего: подносил Петьке и Мишке песок, размешивал в ящике цементный раствор. Сам же я был допущен к более сложным работам: притирал на цементной подушечке кирпич к кирпичу и даже брал в руки мастерок.
Заметив нас с Лешкой на стройке, к нам со всех сторон сбежались деревенские мальчишки, начиная с пятилетнего Васятки и кончая здоровенным Сашкой Косым. Ребята подтаскивали бревна, рыли яму под заборные столбы и укладывали лаги для пола из толстого подтоварника.
Я уже многое узнал: и что такое сшивать доски «внахлестку» и как прибивать их «заподлицо». «Бутом» назывался белый камень, очень прочный и водостойкий. Он обычно укладывается в землю. А «подтоварник» — это просто бревна длиной в шесть метров и толщиной в десять-двенадцать сантиметров. На земле возле дома была сложена «обрешетка» для крыши и тонкие доски для «черного пола». Иногда я слышал, как Петька советовался со своим напарником:
— Какой раствор будем здесь делать: один к четырем или один к шести?
— А какая у нас марка в этом мешке?
— Не то «300», не то «400».
— Давай один к шести.
И Петька приказывал Лешке насыпать в ящик для раствора шесть ведер песку и одно ведро цемента.
А марки расшифровывались очень просто: чем выше марка цемента («200», «300», «400», «500»), тем больше песку он «связывает» и крепче «схватывает».
Наблюдая за тем, как работают Петька и Мишка, и прислушиваясь к их рабочему разговору, я понял, что каждая профессия имеет свой словарь и свои хитрости. И мне было приятно щеголять рабочими словечками:
— Эй, Сашка, давай сюда вагу, а сам зайди с торца!
Так мы укладывали венец — нижние бревна дома.
Однажды подошел к нам Коляскин. Посмотрел на мальчишек, облепивших сруб, и сказал удивленно:
— Вот архаровцы! То их сахаром сюда не заманишь, а то сами налетели как на мед…
