— Ах так, — проговорил Тагоми, уже ничем не выдавая своего удивления. Он полностью овладел собой.
— В прошлом бизнесмен, — продолжал Бэйнс. — Прибудет сюда на корабле. В пути он уже около двух недель.' К сожалению, ему противопоказаны полеты.
— Наверное, какой-нибудь старый чудак? — заметил Тагоми.
— Благодаря своим деловым связям он имеет доступ к информации о японском рынке. Мы сможем многое узнать у него; кстати, он и так собирался на каникулы в Сан-Франциско. Это все не столь важно, но внесет в наши переговоры элемент доверительности.
— О да, — согласился Тагоми. — Я заодно мог бы ликвидировать и пробелы в своем знании нашего рынка. Острова я не видел вот уже два года.
— Эта таблетка — для меня?
Тагоми вздрогнул, опустил глаза и увидел, что до сих пор держит таблетку и стакан воды.
— О, прошу прощения! Это очень сильнодействующее средство — заракаин. Производство фармацевтической фирмы из Провинции Китай. Не наркотик, — добавил он, протягивая лекарство.
— Тот почтенный господин, — продолжал Бэйнс, собираясь проглотить таблетку, — свяжется, скорей всего, непосредственно с вашей торговой миссией. Я запишу его имя, чтобы ваши люди случайно его не выставили. Мы не знакомы, но мне известно, что он глуховат и склонен к чудачествам. Нам придется постараться не испортить ему настроение. — Тагоми понимающе кивнул. — Он увлекается рододендронами, и, если вы найдете кого-нибудь, кто перед встречей сможет полчаса поболтатьс ним о рододендронах, он будет счастлив. Сейчас я напишу его имя.
Запив лекарство, он достал авторучку и карточку.
— Господин Шиньиро Ятабе, — с почтением произнес Тагоми и положил карточку в карман.
— И еще одно.
Тагоми, слушая, медленно поглаживал остывшую чашечку.
— Дело весьма деликатное. Почтенный господин… У него имеются определенные затруднения. Ему уже почти восемьдесят, а некоторые его предприятия под самый Конец карьеры оказались не слишком удачны. Вы меня понимаете?
— Он небогат, — догадался Тагоми. — Наверное, помимо пенсии, доходов не имеет.
— Вот-вот, одна только пенсия, — и к тому же донельзя жалкая. Поэтому ему приходится различными способами пополнять свой бюджет.
— Например, нарушая какие-нибудь второстепенные предписания, — предположил Тагоми. — А власти со своим вечно подозрительным налоговым управлением… Ситуация мне понятна. Старик получает от нас вознаграждение за консультацию, но не сообщает об этом в Департамент социального обеспечения. Итак, мы не должны афишировать цель его визита. Для них он здесь на каникулах.
— Вы чрезвычайно догадливы, — сказал Бэйнс.
— Такие ситуации уже имели место. Нашему обществу не удалось решить проблемы престарелых, число которых неуклонно растет благодаря достижениям современной медицины. Китай показывает пример почтительного отношения к старшим, однако Германия демонстрирует нечто, в сравнении с чем наше невнимание к старости — почти достоинство. Насколько мне известно, своих стариков они убивают.
— Германия, — пробормотал Бэйнс, опять принимаясь массировать голову. Наверное, таблетка уже действует. Он ощущал сонливость.
— Как скандинав вы несомненно поддерживаете обширные связи с «Festung Europa». Например, вы прибыли сюда из Темпельхофа. Но возможно ли такое отношение? Вы-то соблюдаете нейтралитет? Нет ли у вас желания выразить свое мнение по этому вопросу?
— Мне непонятно, о каком отношении идет речь.
— Об отношении к старикам, больным, слабым, убогим, одним словом — беспомощным во всех отношениях людям. «Какова польза от новорождённого» — такой, если не ошибаюсь, вопрос задал один англосаксонский философ[14]. Вопрос этот мне хорошо запомнился, и я много размышлял над ним. Говоря в целом — пользы-то никакой нет.
Бэйнс издал какой-то неопределенный звук, никак, однако, не соотносящийся с его мнением.
— Ни один человек, — продолжал Тагоми, — не должен выступать орудием удовлетворения потребностей другого, не так ли? — Он поклонился. — Прошу вас сообщить мне ваше независимое скандинавское мнение.
— Я, право, не знаю, — ответил Бэйнс.
— Во время войны я служил чиновником в Провинции Китай, в Шанхае. В еврейском гетто для интернированных императорскими властями обитатели содержались за счет иностранной помощи. Германский консул в Шанхае настаивал на ликвидации евреев. Я. помню ответ моего начальства: «Это противоречит принципам гуманизма». Требование отвергли как варварское. Это произвело на меня огромное впечатление,
— Понятно, — проговорил Бэйнс.
«Не хочет ли он меня спровоцировать?» — подумал он и насторожился.
— Евреев, — продолжал Тагоми, — гитлеровцы всегда представляли как азиатов и цветных. Выводы для японцев, уверяю вас, включая и членов военного правительства, — очевидные. Поэтому я никогда не беседовал на эту тему с гражданами Рейха.
Бэйнс прервал его.
— Но я ведь не немец, и от имени Германии говорить не могу. — Он встал и направился к дверям. — Завтра мы еще вернемся к нашей теме. Прошу прощения, но сейчас я не в состоянии сосредоточиться. — В действительности он мыслил совершенно четко. Бэйнс понял: отсюда лучше уйти. Этот человек заходит слишком далеко.
— Прошу извинить мою бестактную одержимость, — проговорил Тагоми, торопливо следуя за ним. — Философский азарт ослепил меня, и я забыл о самых простых вещах. — Он что-то прокричал по-японски, и парадные двери распахнулись. В проеме в легком поклоне застыл глядя на Бэйнса молодой японец.
«Это мой шофер, — вспомнил Бэйнс. — По-видимому, все это из-за моих дон-кихотских выходок во время полета, — пришла неожиданная догадка. — С этим, как его… Лотце. Каким-то образом все дошло до японцев. По каким-то неизвестным мне каналам».
«Стоило ли дискутировать с этим Лотце? — подумал он. — Жаль, но теперь уже поздно.
Я не гожусь для такой работы».
Однако ему вдруг пришло в голову: настоящий швед именно так бы и поступил. «Все в порядке, ничего ie случилось. Волнуюсь я по сущим пустякам. Я автоматически привношу в сегодня свои привычки из прежшх ситуаций. Здесь же я действительно о многих вещие могу говорить свободно. Это именно то, к чему мне еще предстоит привыкнуть».
Вместе с тем многолетний опыт подсказывал: вести себя подобным образом не следует. Против этого в нем восставало все. «Ну, открой же рот, — говорил он себе. — Скажи же что-нибудь. Ну, хоть что-то. Ты должен это сделать, если хочешь чего-нибудь здесь добиться».
— Возможно, ими руководит какой-то властный подсознательный архетип. В юнговском смысле.
Тагоми кивнул.
— Я читал Юнга. Я вас понимаю.
Они пожали друг другу руки.
— Завтра рано утром я позвоню вам, — с кагал Бэйнс. — Спокойной ночи. — Он поклонился, Тагоми поклонился в ответ.
Молодой улыбающийся японец сделал шаг вперед и что-то сказал, но Бэйнс не понял.
— Что-что? — переспросил он уже на ходу.
— Он обратился к вам по-шведски, — пояснил Тагоми. — В Токийском университете он прослушал лекции о Тридцатилетней войне и страстно увлекся национальным героем Швеции Густавом Адольфом. — Тагоми понимающе улыбнулся. — Но, по-видимому, его попытки овладеть столь экзотическим языком оказались безуспешными. Он наверняка пользовался одним из этих курсов, записанных на грампластинках. Такие курсы очень популярны у студентов, ибо дешевы.
Молодой японец, явно не понимающий по-английски, продолжал с улыбкой кланяться.
— Понятно, — промямлил Бэйнс. — Ну что ж, желаю ему успехов. «У меня, как видно, тоже появились
