– Счастливая прихоть истории. Кажется, жена майора Стрейтера питала благосклонность к психоаналитикам. Последователь Юнга с Пятой авеню исцелил ее от частичного паралича правой руки. Представляете себе женщин такого типа?
Мистер Коутс кивнул.
– Поэтому, – сказал Мальпарто, – после создания Правительственного Комитета и национализации земли нам позволили продолжать свою деятельность. Нам, то есть бойцам психофронта, оставшимся в живых после войны. Стрейтер был человек осмотрительный. Необычное свойство. Он понимал, что необходимо…
Мистер Коутс сказал:
– В воскресенье вечером кто-то передвинул рычажок у меня в голове. И я превратил статую майора Стрейтера в карикатуру. Что и мешает мне принять предложение и стать директором ТИ.
– А-а, – сказал Мальпарто и впился взглядом в энцефалограмму, в неустранимую кривую.
У него возникло ощущение, будто он повис вверх ногами над океаном и пляшущая пена забивает его легкие. Он осторожно снял очки и протер их носовым платком.
За окном кабинета раскинулся город – плоская поверхность, лишь шпиль МОРСа возвышается точно в центре. От него концентрическими кольцами расходились зоны, аккуратные линии и завитки, упорядоченные пересечения.
«По всей планете», – подумал доктор Мальпарто.
Словно шкура огромного млекопитающего, наполовину погрузившегося в грязь. Увязшего в подсыхающей глине суровой пуританской морали.
– Вы родились здесь, – проговорил он наконец.
Все сведения, история жизни пациента у него в руках; он перелистал страницы.
– Все мы здесь родились, – отозвался мистер Коутс.
– Вы познакомились с женой в одной из колоний. Что вы делали на Бет-четыре?
Пациент сказал:
– Проверял пакет. Я работал консультантом в тогдашнем агентстве «Уинг-Миллера». Мне хотелось создать пакет, основанный на опыте колонистов-сельскохозяйственников.
– Вам понравилось там?
– В каком-то смысле – да. Похоже на границу продвижения поселенцев. Мне запомнился дощатый фермерский домик с белеными стенами. Он принадлежал ее родственникам… ее отцу. – Он приумолк на мгновение. – Мы с ним часто спорили. Он издавал местную газету в маленьком городке. Мы спорили и пили кофе ночи напролет.
– А… – Мальпарто заглянул в карточку. – Дженет принимала участие в спорах?
– Изредка. Она слушала. По-моему, она боялась отца. И может быть, чуть-чуть побаивалась меня.
– Вам тогда было двадцать пять лет?
– Да, – ответил мистер Коутс. – А Дженет – двадцать два года.
Мальпарто сверился с досье:
– Ваш отец к тому времени уже умер. А мать еще была жива?
– Она умерла в две тысячи сто одиннадцатом году, – сказал мистер Коутс. – Немногим позже.
Мальпарто поставил видео– и аудиопленки.
– Можно мне записать нашу беседу?
Пациент подумал.
– Да, пожалуй. Все равно я у вас в руках.
– В моей власти? Как будто я – волшебник? Вряд ли. В моих руках оказалась ваша проблема: рассказав о ней, вы как бы переложили ее на меня.
Похоже, мистер Коутс перестал испытывать напряжение.
– Спасибо, – сказал он.
– На сознательном уровне, – продолжил Мальпарто, – вы не знаете, почему надругались над статуей, мотивы прячутся где-то в глубине. По всей вероятности, эпизод, связанный со статуей, является частью более обширного процесса, тянувшегося, быть может, многие годы. Если мы станем заниматься отдельным происшествием, нам никогда не удастся его понять; смысл кроется в обстоятельствах, которые ему предшествовали.
Пациент скорчил гримасу.
– Вы тут волшебник.
– Мне бы хотелось, чтобы вы воспринимали меня как-нибудь иначе.
Его покоробило от представлений, в которых он узнал расхожий стереотип: обыватели стали относиться к психоаналитикам из санатория со смешанным чувством страха и преклонения, как будто санаторий представлял собой какой-то храм, в котором психоаналитики были жрецами. Как будто они занимаются какой-то ритуальной бредятиной, а ведь на самом деле работа ведется строго научно, в лучших традициях психоанализа.
– Не забывайте, мистер Коутс. – Мальпарто нахмурился. – Я смогу вам помочь, только если вы этого захотите.
– Сколько это будет стоить?
– Нужно выяснить, какой у вас доход. Стоимость лечения определят исходя из вашей платежеспособности.
Весьма характерно для учения МОРСа – извечная бережливость протестантов. Ничего не следует тратить впустую. Всегда нужно хорошенько поторговаться.
Голландская реформатская церковь жива даже в душе этого беспокойного еретика… мощь несгибаемой революции, положившей конец эпохе Расточительства, уничтожившей «греховность и коррупцию», а вместе с ними досуг и душевный покой, способность посидеть просто так и ничего не брать в голову.
«Интересно, как жилось тогда?» – подумал Мальпарто.
В те дни, когда дозволялась праздность. В каком-то смысле это был золотой век, и в то же время существовало странное смешение, удивительный сплав свободы эпохи Возрождения с ограничениями эпохи Реформации. В душе каждого человека жило и то и другое – два начала в борьбе друг с другом. И в конце концов голландские проповедники, вещавшие об адском пламени, одержали победу…
Мистер Коутс сказал:
– Давайте поглядим на лекарства, которые вы тут применяете. И на ваши световые и высокочастотные новинки техники.
– Всему свое время.
– Господи, мне нужно дать ответ миссис Фрост не позднее субботы.
– Посмотрим на ситуацию здраво. Мы не добьемся никаких значительных изменений за сорок восемь часов. Мы исчерпали запас чудодейственных средств несколько веков назад. Нас ожидает долгий трудоемкий процесс, перед нами множество препятствий.
Мистер Коутс нервно зашевелился.
– Вы считаете, что в центре всего – насмешка над статуей, – сказал Мальпарто. – Давайте от этого отталкиваться. Что вы делали перед тем, как вошли в Парк?
– Я навестил друзей.
Мальпарто уловил что-то в тоне пациента и спросил:
– Где? Здесь, в Новейшем Йорке?
– На Хоккайдо.
– Разве там кто-нибудь живет? – Мальпарто был искренне удивлен.
– Несколько человек. Они не живут подолгу.
– Вы и раньше там бывали?
– Время от времени. Я ищу идеи для пакетов.
– А что вы делали до того?
– Почти весь день работал в агентстве. Потом мне стало… скучно.
– Вы отправились на Хоккайдо прямо из агентства?
Пациент чуть было не кивнул в ответ, но потом на лице его возникло какое-то непонятное выражение.
