— Мне бы очень хотелось помучить пленника, — сказал Роскуро. — Я хочу заставить кого-нибудь страдать.
— Придёт время — помучаешь, — обнадёжил его Боттичелли. — На данный момент свободных узников нет, все пристроены. Но рано или поздно для тебя приведут новенького, Роскуро. Почему я так в этом уверен? Да потому что, на наше счастье, зло на земле не переведётся никогда. А раз есть зло, есть и тюрьмы, и в них сажают преступников.
— Значит, мне скоро приведут преступника?
— Да, — подтвердил Боттичелли Угрызалло. — Непременно.
— Мне уже не терпится его помучить.
— Ха-ха! Ну ещё бы! Конечно не терпится. Потому что ты крыса. Самая настоящая крыса.
— Верно. — Роскуро кивнул. — Я самая настоящая крыса.
— И никакой свет тебе не нужен.
— И никакой свет мне не нужен, — повторил Роскуро.
Боттичелли снова рассмеялся и покачал головой. Медальон, свисавший с его когтя, раскачивался взад-вперёд, взад-вперёд.
— Ты — крыса, мой юный друг. Ты — крыса. Да. Тут всё между собой связано. Зло. Преступники. Крысы. Страдание. Всё связано между собой так крепко, так сладостно… Как прекрасен этот мир, этот чудный тёмный мир! Мир тьмы.
Глава семнадцатая
Пусть утешится
Вскоре после этого достопамятного разговора в подземелье привезли преступника. Где-то наверху лязгнула дверь, и крысы увидели, как по ступеням в сопровождении королевского гвардейца спускается какой-то человек.
— Вот и отлично, — шепнул Боттичелли. — Этот твой.
Роскуро вгляделся в лицо нового узника.
— Я заставлю его страдать, — твёрдо сказал он.
Но пока он смотрел на человека, дверь внезапно распахнулась снова, и в подземелье хлынул густой, сверкающий поток дневного света.
— Фу! — Боттичелли прикрыл глаза лапой.
Роскуро же, напротив, неотрывно смотрел на свет.
Это очень важно, читатель! Юный крыс Кьяроскуро не отвернулся от света. Наоборот, он позволил свету проникнуть внутрь себя. И свет заполнил его до краёв, без остатка. Крысёнок даже ахнул от изумления.
— Отдай ему его тряпку, пусть утешится, — прогремел голос с лестницы, и вниз, прямо в световом потоке, полетел кусок алой ткани — плотной, похоже, шерстяной. На миг он завис в воздухе, ярко-красный, сияющий, а потом дверь снова закрылась, свет померк, и ткань упала на пол.
Поднял её тюремщик Грегори. Поднял и отдал новому узнику.
— Забирай свою скатёрку, — велел он. — Тебе тут любая тряпка сгодится, а не то сразу окоченеешь.
Заключённый накинул на себя скатерть, точно плащ, а королевский гвардеец сказал тюремщику:
— Ладно, Грегори, я пойду. Теперь он весь твой.
Гвардеец поднялся по ступеням. Дверь во внешний мир, к свету, на мгновение приоткрылась… и захлопнулась окончательно.
— Ты видел? — спросил у Боттичелли восхищённый Роскуро.
— Жуть какая! — проворчал Боттичелли. — Нелепые существа. Как они могут там жить? И как они смеют впускать сюда этот мерзкий свет? Тут как-никак темница!
— Это было очень красиво! — воскликнул Роскуро.
— Нет, — отрезал Боттичелли. — Ни капельки. — Он пристально посмотрел на Роскуро и повторил: — Совсем ни капельки не красиво.
— Я должен снова увидеть свет, — сказал Роскуро. — Весь свет. Я должен подняться наверх.
Боттичелли вздохнул:
— Вот ведь настырный какой! Да кому он нужен, твой свет? Послушай меня. Мы — крысы. КРЫ-СЫ. Мы не любим свет. Мы любим мрак. Мы сами — мрак. Мы — мрак и страдание.
— Но как же? А там? Наверху… — растерялся Роскуро.
— Никаких «но». И никаких «наверху». Крысы наверх не ходят. Там мышиное царство. — Боттичелли снял с себя медальон. — Из чего, по-твоему, сделан этот шнурок?
— Из усов.
— Из чьих усов?
— Мышиных.
— Вот именно. А кто живёт наверху?
— Мыши.
— Вот именно. Мыши. — Боттичелли отвернулся и сплюнул на пол. — Жалкие мешочки, набитые мясом, кровью и костями. Они всего боятся. Презренные трусы. Полная противоположность нашим идеалам. Неужели ты хочешь жить в их мире?
Роскуро посмотрел мимо Боттичелли вверх — туда, где из-под двери сочился вожделенный серебристый ручеёк света. И не ответил.
— Послушай меня, — твёрдо сказал Боттичелли. — Сейчас пора заняться пленником. Ты должен заставить его страдать. Иди, стибри у него эту красную тряпку. Она как раз оттуда, из верхнего мира. Наслаждайся, сколько влезет. Но сам туда, к свету, не ходи. Пожалеешь. — Старый крыс говорил, а медальон раскачивался на его когте взад-вперёд, взад-вперёд. — Ты для верхнего мира чужой. Ты — крыса. Крыса. Повтори за мной: «Я — крыса».
— Крыса, — повторил Роскуро.
— Эй, не мухлюй. Ты должен был сказать: «Я — крыса», а сказал просто «крыса». — Боттичелли недобро ухмыльнулся. — А ну, говори, как надо.
— Я — крыса.
— Ещё разок, — велел Боттичелли, размахивая медальоном.
— Я — крыса.
— Так-то. Крыса — она и есть крыса. Крысой родилась, крысой и помрёт. Вот и весь сказ. Во веки веков. Аминь.
— Да, — кивнул Роскуро. — Аминь. Я — крыса.
Он закрыл глаза. И снова увидел, как в золотом потоке света, медленно кружась, летит алая скатерть.
И тогда, читатель, он сказал себе, что ему нужна именно эта скатерть. А вовсе не свет.
Глава восемнадцатая
Признания
Роскуро, как и велел ему Боттичелли, отправился к узнику, чтобы заставить его страдать и чтобы забрать у него алую скатерть.
Узник, прикованный цепью прямо к полу, сидел, вытянув вперёд длинные ноги. Скатерть по-прежнему прикрывала его плечи.
Роскуро пролез сквозь прутья решётки и медленно, на полусогнутых лапах, стал подкрадываться к человеку по грязной склизкой топи.
