— Возможно. Но вот еще: «Из ответа одного из моих осведомителей можно заключить, что названное лицо действительно является членом общества, поскольку членство в нем не ограничивается лишь периодом учебы в университете, а является пожизненным». Теперь все, Фрэнсис.
— И никакого намека, о ком именно идет речь? — Пауэрскорт снова провел рукой по волосам.
— Нет. Никакой подсказки.
— Видимо, они не хотели доверять лишнюю информацию бумаге, — рассудил Пауэрскорт. — Эти сведения были столь важны, что из-за них совершили убийство. Неудивительно, что получатель письма опасался читать его в своем собственном доме.
— Итак, это мог быть кто угодно, — заключила леди Люси.
— Если судить по тому, что нам известно, — сказал ее муж, — это мог быть дворецкий Джонс, завербованный много лет назад и все эти годы вынашивавший тайные планы. И раз уж речь зашла о Джонсе, последую-ка я его примеру и налью себе, пожалуй, стаканчик виски.
Миссис Мартин в эту ночь не сомкнула глаз. До самого рассвета она ждала, что вот-вот услышит, как поворачивается ключ в замке, но так и не дождалась. Когда над Северным Лондоном встало солнце, бедная женщина решила, что ее сын мертв: должно быть, его сбила машина или он попал под поезд.
Софи Вильямс тоже не спала. Всю ночь она корила себя за то, что мучила Ричарда. Почему она была так невнимательна к нему? Вечно говорила лишь о своих делах в обществе суфражисток да проблемах в школе.
В половине восьмого утра девушка снова стояла на пороге дома Ричарда. Дверь открыла его мать, выглядела она ужасно: лицо постарело от горя и покрылось морщинами, глаза покраснели от слез.
— Входите, пожалуйста, мисс Вильямс. Ричард так и не вернулся.
Миссис Мартин не могла больше сдерживаться и, упав в кресло, разрыдалась.
— Может быть, он ушел, потому что я была с ним слишком строга, — всхлипывала она, с трудом выговаривая слова дрожащим голосом. — Вдруг он погиб, и вот-вот в эту дверь постучит полицейский? Слава Богу, что его отец не дожил до этого дня.
— Не надо отчаиваться, миссис Мартин. — Софи обняла мать Ричарда. — Позвольте, я приготовлю вам чай. Уверена, он обязательно сегодня вернется. Может, им пришлось работать ночью в банке. В некоторых банках такое случается. — Она говорила так, словно была прекрасно осведомлена о положении дел в банках лондонского Сити. — Знаете, — сказала Софи, вернувшись с чашкой чая и тарелкой с печеньем, — после школы я зайду в банк и спрошу там о Ричарде.
— Вы правда это сделаете? Как это любезно с вашей стороны! А потом вы ведь зайдете и расскажете мне, что стряслось? А если я что-то узнаю этим утром, то пошлю записку вам в школу.
Лорду Фрэнсису Пауэрскорту казалось, что он вернулся в прошлое. Он снова был в Кембридже в комнате своего учителя, где столько раз сиживал лет двадцать пять тому назад. За красивым окном купался в солнечных лучах парадный двор. Безупречный газон был разделен на квадраты дорожками, которые вели к другим зданиям колледжа и вниз к реке.
Несмотря на давность лет, привратник у главного входа узнал его.
— Лорд Пауэрскорт, как приятно вас снова видеть, сэр! Добро пожаловать в колледж. Мистер Брук ждет вас, сэр.
Гэвин Брук, вот уже сорок лет старший преподаватель истории в этом учебном заведении, ждал его. Он указал гостю на стул. Сам он тяжело опирался на палку.
— Весьма рад встрече, Пауэрскорт. Как видите, я уже не так легко двигаюсь, как прежде. Колледж гибнет, знаете ли, гибнет.
Пауэрскорт вспомнил, что это была обычная присказка профессора. Любые перемены вызывали у Гэвина Брука лишь недовольство. Он поседел, от прежних лихих усов остались лишь жалкие огрызки.
— Нынешние студенты-выпускники не умеют грести, не умеют думать, не могут больше писать эссе. А видели бы вы, как они одеваются! Их жилеты! Галстуки! Представляете, один из этих «эстетов», как они сами себя называют, попросил директора разрешить им учредить общество Обри Бердслея. Общество Обри Бердслея!
— И что ответил директор, мистер Брук? — поинтересовался Пауэрскорт. Он вспомнил, что в Кэмбридже никогда не придавали значения времени, его здесь было вдоволь, а потом вдруг оказывалось, что три твоих года учения уже позади.
— Директор — никогда он мне не нравился, не следовало его избирать — им отказал. Категорически. Вот.
Старик уставился на Пауэрскорта, словно забыл, как того зовут. С улицы послышался перезвон колоколов. Вечные колокола! Пауэрскорт вспомнил: колокола звонили к завтраку, обеду и ужину, возвещали, что пора идти в церковь. Колокола, призванные возносить хвалу Господу, теперь служили для отсчета дневных занятий.
— Вы прислали мне телеграмму, — Брук произнес это, как обвинение.
— Да, сэр.
Старик посмотрел на листок бумаги.
— Вы написали, что у вас срочное дело, Пауэрскорт, очень срочное. — Брук поднял очки, лежавшие на полу на кипе старых номеров «Таймс». — «Я прошу о срочной встрече по весьма важному делу. Я намерен прибыть во вторник утром. Пожалуйста, предупредите, если наше свидание не возможно». Просьба об аудиенции. — Старик ухмыльнулся. — Вот это мне нравится! Словно я Папа Римский или кардинал Ришелье. Чем могу быть полезен?
— Я хотел бы навести справки о немецком историке по имени Генрих фон Трайтчке, — сказал Пауэрскорт.
В классе Софи Вильямс в этот день царило оживление. Дети мастерили украшения к юбилею. Многие рисовали портреты королевы Виктории, так что черный карандаш был нарасхват[17]. Другие раскрашивали огромную карту империи, где красный цвет, отмечавший обширные британские владения, встречался во всех уголках мира. Третьи резали цветную бумагу, чтобы украсить гирляндами стены.
— Что такое юбилей, мисс?
— Юбилей — это торжество, Бетти, что-то вроде дня рождения. Этот юбилей — в честь шестидесятилетия правления королевы.
— И она наденет кучу бриллиантов, когда отправится на большой парад?
Софи слышала, что об отце Вильяма Джонса идет дурная слава, поговаривали, что он промышлял грабежом. Может быть, он собирает информацию, чтобы поправить семейный бюджет?
— Полагаю, что, конечно, наденет, Вильям. Как же без бриллиантов — ведь это ее бриллиантовый юбилей!
— А почему наши владения на карте обозначены красным, мисс? — спросил еще совсем маленький, но весьма смышленый мальчик.
— Красный, Питер, издавна считается цветом Британской империи, — растолковала Софи, на ходу придумывая верноподданнический ответ на столь сложный вопрос.
— А почему нам не принадлежат все земли на карте, мисс? Почему в мире остаются страны, которые не принадлежат Британской империи?
Софи улыбнулась маленькому империалисту, мальчугана звали Томми, и он вечно ходил чумазый.
— Потому что некоторые страны хотят жить по-своему, Томми.
— А королева Виктория будет жить всегда, мисс? Мой папа говорит, что она выглядит так, словно прожила уже целую вечность.
Софи посмотрела на крошечную девчушку. Потом перевела взгляд на стену, где висел портрет королевы Виктории, казавшейся такой отстраненной и неприступной в своем черном платье.
— Не думаю, что она будет жить вечно. Когда-нибудь она умрет, как и любой другой человек. Но пока об этом думать еще рано.
