Еще раз прокатившись по залу, грохочущее эхо утонуло в складках бархатных драпировок.
— Никаких особых приемов у меня нет, — сказал Пауэрскорт.
Троица переглянулась. Разговор, очень походивший на допрос, шел весьма своеобразно, но к тому, что последовало дальше, Пауэрскорт оказался не готов.
— Нельзя ли попросить вас выйти, — произнес Бартон Сомервилл, — и несколько минут подождать снаружи? Мы вас вызовем.
Взбешенный Пауэрскорт вышел из здания. Ветер хлестал траву, шевелил гравий. Волны беспомощно бились о берег Темзы. Чайки жалобно кричали, носясь над водой. Прошло пять минут, десять. Хлопали двери, обитатели Куинз-Инн небольшими группками спешили в рестораны по-соседству на ланч. Миновало пятнадцать минут. Пауэрскорт уже твердо решил уходить, когда в дверях наконец появился Кэдоген и трубным басом призвал его вернуться. Гнев Пауэрскорта, чуть остывший на улице, запылал с новой силой.
— Извините, что вам пришлось подождать, — бросил Сомервилл, однако было ясно, что эта фраза для него — всего лишь дань приличиям. — Рад сообщить, что вердиктом большинства решено доверить это расследование вам.
Стало быть, один из мерзавцев был против, сделал вывод Пауэрскорт. Ну и черт с ним! Черт с ними со всеми!
Повисла пауза. Пауэрскорт молчал.
— Вам нечего сказать? Разве вас не интересуют условия найма? Вы не хотите узнать, каких действий от вас ждут?
Пауэрскорт встал и холодно посмотрел на трио адвокатов.
— Боюсь, джентльмены, вы обсуждали проблему, пребывая в некотором заблуждении. Не сомневаюсь, что такое редко случается в вашей практике. Но позвольте напомнить вам кое-что. Я вам свои услуги не предлагал. Вы пригласили меня приехать — я приехал. И не надо делать из меня просителя. А сейчас меня ждут срочные дела, и я вынужден распрощаться с вами. Ваше предложение будет рассмотрено на моем семейном совете. Вы узнаете мое решение завтра утром. Возможно, оно также потребует большинства голосов. Всего хорошего!
Вернувшись на Маркем-сквер, Пауэрскорт обнаружил там записку от Джонни Фицджеральда. Тот сообщал, что вернулся из очередного рейда — он обожал наблюдать за птицами — и придет вечером, прихватив упаковочный ящик, на котором сможет сидеть. Пернатые были особым, если не главным увлечением Джонни. Из-за этой давней страсти он когда-то в Пенджабе даже подверг себя и Пауэрскорта смертельной опасности, отказавшись срочно перейти на другую позицию, так как прямо над его головой парил какой-то редкий индийский коршун. Теперь Джонни гонялся за своими любимцами не только в Англии, но и по всей Европе. Желтобоких и желтоклювых, краснохвостых и синещеких, черноклювых и черноголовых, с гребнями и двойными гребнями, пятнистых, полосатых, со свистом и без — Джонни любил их всех. Год назад Пауэрскорт сопровождал его в одной из таких экспедиций в Норфолке. Поднявшись до рассвета и хлюпая по трясине, они затемно добрели до наблюдательного пункта на краю болота. Птиц было много, но Пауэрскорт так и не понял, в чем их прелесть. А Джонни не мог этого объяснить. Ему нравилось смотреть, как они взмывают ввысь, вьются в небе и планируют вниз, он любил выяснять, откуда и куда направляется стая, с удовольствием наблюдал, как подросшие птенцы под зорким родительским оком впервые расправляют крылья. Однако передать тайну их очарования ему было так же трудно, как меломану объяснить, за что он любит классическую музыку. Леди Люси считала, что увлечение Джонни объясняется его холостяцкой жизнью — птицы заменили ему семью.
Пауэрскорта изумляло терпение Джонни: тот мог, не замечая времени и не испытывая голода, часами лежать с биноклем в руках. А когда он начинал перечислять птиц, которых мечтает увидеть, сей перечень звучал не менее экзотично, чем названия населенных пунктов где-нибудь в снегах Сибири или отрогах Гиндукуша в устах завзятых путешественников. «Орел ястребиный, — мечтательно бормотал Джонни, — королевская гага, гага очковая…» Могли встретиться виды и поинтереснее, и сколько восторгов он испытал бы от олушей северных и олушей красноногих, египетских цапель и цапель косматых, от хохлатых гокко, величавых фрегатов или тиркушек луговых! Есть знатоки, способные без передышки сыпать названиями английских футбольных клубов; Джонни превзошел бы их, перечисляя породы пернатых. Когда-нибудь, верил он, ему удастся увидеть их всех: сов, скворцов, синиц, соловьев, соек, сапсанов, снегирей, сарычей, свиристелей, стрепетов, стрижей, сорок и сорокопутов.
Вечером Пауэрскорт описывал жене и Джонни Куинз-Инн:
— Это похоже на довольно скверную закрытую частную школу, где из-за нехватки хороших преподавателей нажимают главным образом на игры и парады и секут учеников розгами. Бартон Сомервилл напомнил мне директора, а остальные двое — старших воспитателей, которым нужно все держать под контролем.
И Пауэрскорт поведал все подробности своего визита. В глубине души он уже принял решение и знал, что его слушателям это известно, но ему хотелось услышать мнение близких.
— Их настолько волнует вопрос о том, кто будет руководить расследованием, что начинаешь подозревать: пожалуй, они стремятся во что бы то ни стало что-то утаить, — продолжал Пауэрскорт. — Кстати, Бичему тоже так показалось.
— Думаешь, им известно, кто убил мистера Донтси? — спросила леди Люси. — И они боятся, что ты узнаешь правду?
— Может быть, — задумчиво пробормотал Пауэрскорт.
— Когда в таких организациях хотят что-то скрыть, происходят удивительные вещи, — почесав в затылке, произнес Джонни. — Помнишь то кошмарное дело в Индии, когда половина полка отчаянно флиртовала с женой полковника, и все об этом знали, кроме него самого? Странноватая там была атмосфера.
— И стала еще более странной, — кивнул Пауэрскорт, — когда полковник все узнал и начал отстреливать офицеров одного за другим. Старшина, единственный нормальный человек в полку, объяснил это жарой.
— Господи помилуй! — поежилась леди Люси. Она была уверена, что в колониях опасность исходит скорее от непокорных и честолюбивых местных военачальников, чем от офицеров полка. — Так что, ты берешься за это дело, Фрэнсис? Скажи нам наконец.
— А ты думаешь, стоит? Ведь придется иметь дело с этими мерзкими крючкотворами.
— Тебе известно, что я думаю. Какими бы мерзкими они ни были, твой долг — не допустить новых убийств.
— А ты что скажешь, Джонни? — повернулся к другу Пауэрскорт.
— Ну, Фрэнсис, я пока еще слишком мало знаю об этом деле. Но если ты примешь их предложение, то должен жестко, как лорд-канцлер в парламенте, настоять на том, что будешь сам решать, как вести расследование.
Леди Люси втайне ликовала: сердце подсказывало ей, что в этом случае опасность ее мужу не грозит и за него можно не беспокоиться. Он займется делом, и переезд пройдет организованно и спокойно.
— Лично я вижу три причины расследовать эту историю, — продолжал Джонни. — Во-первых, у тебя появится возможность отплатить этим ублюдкам (извини, Люси) за их наглое поведение. Я понимаю, что это ребячество, но зато как приятно! Во-вторых, это дело пойдет на пользу нашей репутации. К расследованиям тайн королевской семьи, махинаций в лондонском Сити, подделок шедевров живописи и зловещих интриг в лоне англиканской церкви может добавиться изобличение кровожадных козней самих законников. Если, конечно, ты добьешься успеха. Так-то вот.
— А в-третьих, Джонни? — спросил Пауэрскорт. Перечисление их подвигов грело ему душу.
— Третья причина, Фрэнсис, самая главная. Когда-то один малый сказал мне, что лучшего в Лондоне вина можно выпить только в Гросвенор-клубе или в любой из этих юридических корпораций. В любой! Ты понял, Фрэнсис? У них там обширнейшие погреба. Ведь измученный жаждой сыщик может побродить там в свое удовольствие, не так ли?
— Боюсь, Джонни, у тебя вряд ли появится такая возможность, — рассмеялся Пауэрскорт. — Должен
