призадумался, достаточно или недостаточно, но тут ему сообщили, что красавица — известная лгунья.
Самая правдоподобная версия прозвучала из уст господина преклонных лет, который с невероятной жадностью поглощал шампанское, бокал за бокалом.
— Добрынин! — закричал он. — Разрази меня гром, Добрынин! Я не видел его черт знает сколько лет!
Пока Наташа с нетерпением ждала продолжения, он осушил еще один бокал шампанского и протянул, чтобы наполнили. Похоже, при нем всегда находился официант, специально для этой цели.
— Ну, черт меня подери, — сказал старик. — Неужто подлеца наконец убили? Странно, что он продержался так долго.
Наташа умолчала, что подлеца в самом деле убили.
— А кто он такой? — спросила она самым невинным тоном.
— Кто? — фыркнул старик, в очередной раз протягивая официанту стакан. — Ха! Насколько я знаю, — оглядев комнату, сказал он, — большая часть членов этого клуба побывала в его руках. Да-да, буквально в его руках!
Старик покивал, подтверждая свои слова. Наташа ждала. Старик снова взглянул на фотографию.
— Подлец, подлец! — пробормотал он, захваченный воспоминаниями, поток которых ускорялся выпитым шампанским. Наташа в нетерпении побарабанила пальцами по столу. — Хорошо-хорошо, — сдался старик. Откуда вам, женщине, знать! Подлец Добрынин преподавал математику в Царскосельском лицее. — Тут он вопросительно посмотрел на Наташу.
— Да-да, я знаю, там, где учился Пушкин! — сказала она, и он удовлетворенно кивнул.
— Так вот, он преподавал математику, и того, кто не выучил урока, трепал за уши! Очень, очень чувствительно трепал! Такой болезненный предмет, математика, для большинства его учеников, по сей день…
Он снова взглянул на фотографию.
— Умер, говорите? Нет? Пропал? Ну что ж, это тоже неплохо. — И снова потянулся за шампанским.
Наташа отошла. Они, все трое, так всерьез восприняли это свидетельство, что Пауэрскорт попросил ее проверить в лицее, что там с Добрыниным. Она проверила. Да, действительно, такой преподаватель в лицее был, но теперь он в отставке. Живет в самом Царском Селе, неподалеку от Екатерининского дворца, и, если мадемуазель или кому-то из ее знакомых необходим репетитор по математике, он всегда рад услужить.
7
Они оставили Родерика Мартина в Императорском яхт-клубе. Верней, его фотографию, приколотую к доске объявлений с запиской, сулившей солидное вознаграждение за достоверную информацию о данном господине. Идея посулить вознаграждение принадлежала Шапорову-старшему, отцу Михаила.
Пауэрскорт был очень доволен теми ответами, которые получил из Лондона. Собственно, от сэра Джереми Реддауэя пока ничего не было. От Джонни Фитцджеральда пришло жизнерадостное послание, в котором он выражал живейшее желание снова поработать с дорогим Фрэнсисом. Будет прямо как в Индостане, писал он. Пауэрскорт уже поговорил о приезде Джонни и с послом, и с де Шассироном. Кроме того, он разослал записки, предуведомляя об этом те ведомства, с которыми сотрудничал в России, то есть министерство внутренних дел, министерство иностранных дел и Охранное отделение.
Однако кто превзошел себя по части переписки с охранкой, так это Роузбери. Вообще говоря, с Роузбери как с политиком ладить всегда было непросто: он славился тем, что бывал капризен, раздражителен, переменчив. Сначала рвется на какой-то высокий пост, а потом, получив предложение занять его, неделями мучается — согласиться или нет. Едва получив портфель министра, примется обсуждать возможность отставки. Недоброжелатели поговаривали, что ему доставляет больше удовольствия уйти с должности, чем обычному человеку — вступить в должность. Еще говорили, что болезненно впечатлительный, скорый на обиду и склонный к приступам меланхолии Роузбери еще непредсказуемей и нервозней, чем его скаковые лошади. Однако в этот раз он сослужил другу отличную службу. Интересно, подумал Пауэрскорт, понимал ли он, что пишет не в Форин-офис и не Пауэрскорту, а российской тайной полиции?
Послание Роузбери было адресовано лично министру иностранных дел, а копии отосланы сэру Джереми Реддауэю и Пауэрскорту в британское посольство в России.
«Дорогой господин министр, — писал он, игнорируя правительственные директивы с требованиями не забывать об экономии, пользуясь международным телеграфным сообщением. — Прошу простить меня, вашего предшественника на министерском посту, за то, что беспокою вас в эти трудные времена. Дело состоит в следующем. Я обнаружил, уже в который раз, что моя роль в событиях недавнего прошлого интерпретируется превратно и существует опасность, что положение, занятое мною в щекотливой ситуации, сложившейся несколько недель тому назад, будет истолковано неверно».
Девять из десяти по шкале напыщенности и высокопарности, с ухмылкой подумал Пауэрскорт. В роли оскорбленной невинности Роузбери просто неподражаем.
«Обращаюсь к вам для того, г-н министр, дабы запечатлеть в письменной форме мою роль в злосчастной истории мистера Родерика Мартина и тем самым прояснить ситуацию — как для вечности, так и ликвидировав всякую возможность недопонимания в настоящем. Факты говорят сами за себя. О кончине мистера Мартина мне стало известно от премьер-министра и от вас лично, как вы помните, во время заседания на Даунинг-стрит, 10 в конце прошлого года. Как в тот раз мне не было ничего сказано о существе миссии мистера Мартина в Санкт-Петербурге и об его намерениях, так и по сей день я остаюсь в этом отношении в полном неведении. Однако затем ко мне обратились, чтобы проконсультироваться относительно возможности убедить лорда Фрэнсиса Пауэрскорта в том, что ему необходимо выйти из отставки и расследовать обстоятельства гибели мистера Мартина. Соответственно этому я предпринял со своей стороны все, что было в моих силах, дабы содействовать задачам, стоящим перед правительством страны.
С этой целью я нанес визит, но не лорду Пауэрскорту, а его жене, которая, по моему мнению, являлась основным препятствием его возвращению к деятельности сыщика. Я указал леди Пауэрскорт, что она мешает карьере мужа и даже, возможно, вынуждает его сомневаться в собственном мужестве; что люди высокого полета, работающие на благо общества, не вправе отказываться от своей работы только потому, что это потенциально опасно; что нации не пойдет на пользу, если мужчины, подобные ее первому или ее второму мужу, будут сидеть дома только потому, что за границей имеется вероятность быть раненым или убитым. У меня есть основания полагать, что мои аргументы оказали известное воздействие на леди Пауэрскорт. Она разволновалась и попросила меня удалиться. В ходе этого разговора мы никак не обсуждали мистера Мартина. Не это являлось целью моего визита.
Таково, вкратце, резюме моей роли в этом печальном деле. Сверх всякой меры огорчают меня слухи, что я обладал секретными сведениями относительно целей мистера Мартина или задач, стоявших перед ним в российской столице. Такие слухи обидны для мертвых и оскорбляют живых. Надеюсь — нет, нахожусь в полной уверенности, сэр, — что вы сделаете все возможное, чтобы обеспечить торжество истины, чтобы репутация британского Министерства иностранных дел и его служащих оставалась столь же безупречной и высокоморальной, как и в прежние славные времена. Искренне ваш, Роузбери».
Пауэрскорт улыбался, во второй раз перечитывая телеграмму. Похоже, он сделал ход конем в самый центр обороны Охранного отделения, и конь этот был неплохо прикрыт. Любопытно, что подумает генерал Хватов, когда телеграмма ляжет к нему на стол? Достаточно ли этого свидетельства, чтобы старый садист поверил в его, Пауэрскорта, неведение относительно миссии Мартина в Санкт-Петербурге?
Два дня спустя Наташа Бобринская повезла Пауэрскорта на Миллионную улицу, к дому своей бабушки графини Елизаветы Николаевны. Их сопровождал охранник посольства по имени Сэнди: после того как
