Стальная дверь магазинчика была заперта. Даже под конец дня солнечный свет, отражавшийся от белого здания из шлакобетонных блоков, слепил глаза, отчего зрачки превращались в точки — голова просто раскалывалась от этого света. Я постучал еще раз. К моему облегчению, замок загремел — кто-то вставил в него ключ изнутри.
— Adelante Un momento, por favor,[9] — сказала Пилар.
— Спасибо, — ответил я. — Так мило с вашей стороны.
В темноте магазина я едва различал ее силуэт, лица не было видно совсем. Она закрыла дверь и потянулась к выключателю, но очень медленно, словно чего-то выжидая… но чего?
— Не двигайся, — раздался мужской голос позади меня. — Стой, где стоишь!
Я, разумеется, оглянулся. Но выстрел из дробовика отбил у меня всякую охоту делать это, и я застыл как вкопанный. Что-то посыпалось из мешка, стоявшего у стены.
— Мне не хотелось бы убивать вас, — сказал мужчина с фальшивым британским акцентом. — Но вам придется ответить на несколько вопросов.
— Вы — коп? — спросил я, пытаясь рассмотреть его лицо, но не мог.
— Что вам нужно от Бассама Алшами?
— Помощь, — с готовностью ответил я.
— Я вам не верю. Где вы взяли ножны?
— У Абу Сейфа.
— Он умер.
— Нет! Когда?
— Не ты задаешь вопросы, — оборвал меня мужчина.
Я по-прежнему не мог разглядеть его лица и сконцентрировал все внимание на направленной на меня двустволке. Двустволка двенадцатого калибра на два патрона. Один уже израсходован. Я прикидывал расстояние между нами, когда мне на голову обрушился прут. Удар отшвырнул меня в глубь помещения. Била женщина, еще и еще, подаваясь всем телом при каждом ударе. Я опустился на колени. Ружье по- прежнему смотрело мне в живот. Оно было слишком далеко, чтобы я мог дотянуться до него, но достаточно близко, чтобы при выстреле меня разорвало пополам.
Страх обостряет восприятие, и теперь я вдруг вспомнил, как сладко пахли специи, почувствовал, как остро горячей волной желчь обдала желудок, ощутил солоноватый вкус крови разбитой губы и плитку пола, холодившего щеку.
— Ну-ка сядь! — скомандовал мужчина. — Чего развалился!
Я хотел выполнить его приказ, но всякий раз, когда я пытался это сделать, железный прут опускался мне на плечи или на поясницу.
— Сядь! — крикнул он снова, и я заметил, как он подал женщине знак остановиться. Я перекатился на спину, радуясь, что могу подчиниться ему, и медленно сел. Я посмотрел себе на ноги, удивляясь, что все еще чувствую их.
Мужчина передал оружие женщине. Она взяла его с удивительной легкостью и намного ловчее его. Мужчина хромал. Поначалу я этого не заметил. Быстро, насколько позволяла хромота, он направился в глубь магазина. Очень сильная хромота. Оба-на! Он волок что-то большое и круглое. Хромота стала еще заметнее. Да он просто калека. Я улыбнулся.
— Положи руки на бедра, — скомандовал он.
Я подчинился.
Меня сдавила шина, прижав руки к телу.
Глава 8
— Я знаю, что ты чувствуешь, — заговорил мужчина, — тобой начинает овладевать паника.
Концом стального прута он ткнул насаженную на меня шину. Я упал, как тряпичная кукла, набитая ватой, и мгновение спустя я попытался изогнуться, чтобы ступни, колени и плечи нашли опору на покрытом плиткой полу. Женщина положила ружье между двух больших раскрытых мешков и взяла железный прут. Она со всей силы била им меня по плечам и рукам, нанося удары снова и снова. Затем стала молотить меня по шее и голове, словно хотела вбить меня в пол. Я не мог защищаться и грохнулся лицом об пол. Шина давила на диафрагму, и я не мог вдохнуть. Поток воздуха был перекрыт. Мной действительно овладела паника. Я даже не мог пошевелиться.
— Тебе повезло, — продолжил мужчина. — Я хочу задать тебе несколько вопросов. Когда со мной вытворяли подобное, мне никто не задавал вопросов. Поэтому я не мог дать ответов, которые бы положили этому конец. Так что тебе повезло.
— Повезло, — повторил я, или мне показалось, что я это произнес.
— Ты работаешь на американское правительство?
Про себя я рассмеялся. Не знаю, какой звук был слышен на самом деле.
— Сними с него обувь, — приказал мужчина женщине. Я почувствовал, что у меня с ног стащили кроссовки, затем носки. Она саданула стальным прутом мне по пяткам, боль пронзила все тело.
— Еще раз, — послышался голос.
Новая вспышка боли. Мочевой пузырь не выдержал, затем и кишечник.
— Я… я…
— Ты… — выжидательно прозвучал голос.
— Я — один из вас.
— Ты пришел, потому что… Ах да, потому что Америка пострадала, и ты решил, что, возможно, Алшами к этому причастен. Ведь так? Знаешь, мне трудно понять тебя.
— Я — один из вас.
— Не испытывай моего терпения, — предупредил мужчина.
— Ла Аллах, — начал я вступление к молитве, — илла Аллах, Мухаммед. — Боль, от которой замерло сердце, лишила меня голоса.
— Богохульник! — возмутился он. — Мы не желаем это слушать. Где ты видел Абу Сейфа?
— В мечети Илинга.
— Когда?
— Месяц… месяц назад.
Удар. И еще. Вопросы повторялись. Снова и снова. Много раз. А вместе с ними — и боль. Потом на некоторое время я провалился в сон. Снилось ли мне тогда что-либо — не помню.
Когда я приоткрыл глаза, кошмар все еще был реальностью. Я лежал на полу лицом вниз в крови и дерьме. Шина перекрыла циркуляцию крови в руках, и я их просто не чувствовал. Все тело болело. Больше я ничего не чувствовал, только боль. Но теперь в помещении горел свет, который, как солнце, жег мне глаза сквозь веки.
— Нам надо отдохнуть, — послышался голос, — и как следует поразмыслить. — Я услышал, как он что-то пьет. — Сегодня тебе крепко досталось. Интересно, удастся ли тебе когда-нибудь поправиться? Или ты умрешь? А сейчас ты точно предпочел бы смерть. Видишь? Я знаю все этапы этого процесса. Я очень опытный в этом деле… очень опытная жертва.
Было слышно, как женщина ходит по комнате. Потом мужчина снова что-то отхлебнул.
— Десять лет я провел в тюрьме Тадмор. Ты знаешь, где это? Нет. Ты не знаешь. Это рядом с большой достопримечательностью Сирии. Маленькие английские старушки ходили к развалинам Пальмиры и восхищались языческой башней Баала. Они проходили мимо Тадмора и смотрели в другую сторону. Эти леди отправляли друзьям открытки с описанием потрясающей поездки и, полагаю, даже представить себе не могли, что рядом находилась тюрьма или что можно жить даже вот в такой шине, что на тебе. Выживешь ты или умрешь, мой американский друг, но ты никогда не сможешь сказать, что эта шина была чем-то обычным в твоей жизни. И ты должен быть благодарен мне за это.
