заговорил: — А они не очень-то умные.
— Не говори им ничего, — сказал я. — Молчание во имя джихада.
Примерно час спустя, уже засыпая, я услышал, как кувейтец, сидя в углу своей клетки, перешептывался с индусом на неизвестном мне языке. Но, несмотря на шепот, его тон был очень настойчивым.
Почти весь следующий день кувейтец держался поодаль от меня. Я даже не пытался заговорить с ним. Но что бы ему ни было известно и что бы он ни узнал от индуса, он обязательно скажет мне в свое время. Я знал, что он это сделает. Он любил поговорить. Этот кувейтский ребенок. Я понимал, что все произошедшее в сентябре и в последующие месяцы казалось ему не совсем реальным. Мне было интересно, видел ли он когда-нибудь мертвого человека, а если и видел, задумывался ли о том, что увидел. Кровопролитие во имя его вымышленного Бога было для него чем-то вроде кровавой видеоигры. Он говорил о нападении на Америку, как подросток, который только что с успехом прошел очередной игровой уровень.
Индуса было почти невозможно раскусить. Он часами сидел на корточках и очень медленно осматривался по сторонам, словно птица на проводах. У него были черные глаза и черная кожа, но не как у африканца, а как будто она была обуглена, словно он был дьяволом, сидевшим на скале в аду. Иногда я смотрел, как он сидел так часами, эта блестящая черная жаба, эта покрытая сажей ворона, и я чувствовал, как по коже у меня начинают бегать мурашки, почти так же, как в корабельной тюрьме. Тогда я закрывал глаза и начинал один за другим забивать гвозди в доски в своем доме около пруда. У меня сложилось впечатление, что индус вообще не говорил по-английски, и за все время, что мы провели с ним в соседних клетках, он ни разу не посмотрел мне в глаза. Но каждое утро, когда священник начинал обход, индус поднимался, чтобы поговорить с ним.
После допроса Гриффина прошло, наверное, два или три дня. Наконец ночью я снова услышал шепот кувейтца.
— Они говорят, что ты американец, — сказал он. — Я ответил, что нет, ты босниец. Но они утверждают, что уверены в этом.
— Откуда они знают?
Парень замолчал.
— Им об этом сказал имам?
— Нет-нет, — быстро возразил он.
— Послушай, я — босниец, но у меня американский паспорт. А ты?
— У моего брата есть паспорт.
— И кто он — кувейтец или американец?
— Да. Ты прав. Но Ахмед все равно не доверяет тебе.
— Ахмед? Тот человек в соседней клетке? Я тоже не доверяю Ахмеду. Слишком много он говорит с имамом. Но мне от него ничего не нужно. Поэтому какое мне дело?
Повисла пауза.
— Он говорит, что ты шпионишь на американцев.
— А имам — нет?
— Он сказал только о тебе.
— Тогда он не очень умный.
— Ты не прав. Он очень, очень умен. Он знает о свадьбах. Он знает о свадьбах очень много.
— Тогда да благословит его Аллах. Я его друг, доверяет он мне или нет. А теперь давай немного поспим, пока стало чуть-чуть прохладнее.
Кувейтец замолчал на пару минут.
— Только две свадьбы были отменены.
— Хамдулиллах, — сказал я. — Теперь я могу спать спокойнее.
Через две недели после первого посещения Гриффина, тридцать два дня спустя после моего прибытия в Гуантанамо и восемьдесят два дня спустя после того, как на меня впервые надели кандалы, Гриффин привязал меня к каталке и покатил в помещение для допросов на нашу вторую встречу. Он прислонился к столу, глядя на меня сверху вниз. Конвоиры хотели привязать меня к стулу.
— Оставьте нас одних, — сказал он им.
— Сэр? — спросил один из конвоиров.
— Оставьте нас одних. Следователь имеет эту привилегию. И я хочу воспользоваться ею. — Гриффин посмотрел в нетерпении на свои часы.
Конвоиры ушли. Дверь за ними закрылась, и мы остались запертыми в комнате для допросов. Я стоял, но ноги у меня по-прежнему были в кандалах.
— Им бы пришлось остаться, если бы они сняли это дерьмо, — объяснил он. — Не могут оставить меня один на один с таким опасным сукиным сыном, как ты.
— Кажется, у меня есть кое-что, — сказал я.
— Правда?
— Еще шесть кораблей.
— Мы это знали.
— Хочешь сказать, что вы слышали об этом? А я это подтверждаю. Есть и еще кое-что, но сначала расскажи мне, как там Мириам и Бетси.
— У них все хорошо, — сказал Гриффин, но его лицо тронула какая-то легкая грусть.
— Что-то не так?
— С твоей семьей все в порядке. — Он уже владел своим голосом. — А теперь рассказывай, что у тебя.
— Гриффин, дружище… что-то не так?
— Скажи, что у тебя есть. — Он снова посмотрел на свои часы — большой стальной «Ролекс». — Ты знаешь мишени, по которым будет нанесен удар? Сколько кораблей?
— Шесть.
Он кивнул.
— Из какого порта они вышли?
— Думаю, где-то в Индонезии. Не могу точно назвать остров. Но с тех пор прошло время. Идея заключалась в том, чтобы потерять корабли, а потом полностью изменить их названия и всю документацию во время долгого путешествия вокруг света.
— Мишени?
— Две новые цели в США: Хьюстон — из-за Буша и нефти.
Гриффин опять кивнул.
— И Чикаго, потому что он находится в центре страны. «Самое сердце страны», — так они говорят. Но в любой момент все может измениться.
— Где еще?
— В Нью-Йорке и в Бостоне, как нам уже известно. И за пределами США — в Гибралтаре и Панаме.
— Отличный результат, — воскликнул Гриффин. — Что-нибудь еще? Имена? Даты? Способы?
— Индус со мной не разговаривает. Он общается с кувейтцем. И он считает, что я американский шпион. Кто-то сказал ему, что я американец. Как думаешь, кто, мать его, это сделал?
— Не знаю. Но я проверю.
— Хорошенько проверь этого гребаного имама, которого прислал нам морской флот.
— Обязательно, — заверил Гриффин, не глядя на меня.
— Все развивается очень медленно, но все-таки развивается, — продолжил я. — Но мне неизвестно, много ли знает индус о том, что сейчас происходит. Корабли отправились в плавание в ноябре. А скоро уже март. Они плывут медленно, делая множество остановок в маленьких портах. Названия кораблей меняются. Бумаги подделываются. Но настоящий груз остается прежним — вроде того, что вы нашли в Англии и
